Эндшпиль

- Бен, ты сможешь завтра показать мне те протоколы, которые не успел? Я заеду к тебе, если ты будешь не занят.

Мужчина снова кивнул. Слово «занят» его посмешило. Впервые за много лет он не будет занят.

- Я могу отправить кого-то, чтобы тебя забросили на реабилитацию.

- Н-н-нет, - невнятно выдавил из себя Бен, настолько задетый этим предложением, что даже заговорил, хотя из-за афазии предпочитал молчать. Эта его неспособность нормально разговаривать задела Бена сильнее всего. Он и раньше не был шибко разговорчивым, но теперь это просто бесило. Нужно было долго подбирать нужное слово, а затем едва выталкивать его, что не всегда выходило чётко. Потому Бен предпочитал молчание. С Кардо это отлично работало.

По правде говоря, кроме Кардо, Бену и не с кем было разговаривать больше.

Джейсон сделал вид, что не заметил сложности Бена, и, нахмурившись, попросил его до завтра подписать кое-какие документы – как-никак, от него ещё что-то, да зависело. Мужчина мрачно кивнул. Кардо, допив свой чай, ушел. Дверь закрыл сам, за что Бен был благодарен. Ему только предстояло учиться пользоваться левой рукой, и не хотелось бы тратить несколько минут на то, чтобы справиться с такой архисложной задачей, как попадание ключа в замочную скважину.

Оставшись в пустоте, Бен вздохнул. Чужое присутствие напрягало и раздражало. Его, в принципе, всё сейчас напрягало и раздражало. В первую очередь, он сам, со всей своей неспособностью к привычному.

Мужчина уставился на коробку на столе. Три года службы под одной крышкой. Покачал головой, отчего та сразу отдала болью, и решил найти документы, которые попросил подписать Джейсон. Параллельно думал о том, что ему стоило бы поискать себе новое жилье. Вряд ли ФБР долго будет оплачивать квартиру человеку, который больше не мог выполнять свои обязанности.

Человеку, которого списали без пафоса и «спасибо». Просто списали.

Бен не жалел – он же чертовски долго бился за свою свободу. Результат вышел искаженным донельзя, но всё предусмотреть было нереально. Мужчина задумался о том, что настоящий дом у него все же был, вот только там его уже и не ждали. За те две недели, что он провел в больнице, Рей так и не вышла на связь. Он звонил ей много раз. Слушая гудки в трубке, Бен пытался придумать, что ей скажет, когда и говорить-то не мог толком, но эти мысли были впустую. После первого же гудка его звонки обрывались. Мужчина понял, что попал в черный список. Звонить с других номеров не стал – он не был подростком. Знал, что сдаваться было нельзя, но в тот день, в больнице, ощутил себя таким заебанным, уставшим, ненужным, что решил, что и с него, пожалуй, хватит. Тогда, пытаясь пошевелить чертовой рукой, пожалел, что не онемело сердце. Разбитое, побитое, не зря никому не верившее. Про себя посмеялся. Рей говорила, что за любовь не нужно платить, но она солгала. Её любовь стоила больше, чем что-либо. Пожалуй, больше, чем он мог заплатить. Наверное, она хотела получить за свое золотое сердце красивую, чистую душу, но эта история была не о нем. Все остатки души, валяющиеся где-то на дне, он попытался ей отдать, однако ей этого было мало. Больше у него ничего не осталось. Платить было нечем.

Мужчина знал, что сдался. Он не хотел бороться за Рей. Он даже за себя не хотел больше бороться. Не проходил реабилитацию. Отнесся к расстройству речи хоть и со злостью, но и с принятием. Все равно ему ведь, правда, не нужно было ни с кем говорить. В конце концов, с ним никто не разговаривал. Ему никто не позвонил. Он оказался никому не нужен, как и все те разы, когда заскакивал на грань между жизнью и смертью. Рей пришла в его жизнь, но, по факту, реальность осталась такой же пустой. В решительную для него минуту девушка, которая давала слово быть рядом, отвернулась от него. В момент, когда её слова поддержки, действительно, были очень нужны.

Невовремя Бен подумал, что мог бы продолжить делать свою «карьеру» серийного убийцы. Он знал парочку отличных примеров, когда жестокий маньяк оказывался человеком с внешним уродством и расстройством речи. Например, дело Дэвида Карпентера, “убийцы из чащи”, которое в 80-х будоражило США. Сейчас он лучше любого профайлера понимал, как такие вещи происходят. Столько злости и отчаяния должны находить выход. Даже такой неправильный, как проломленный череп какого-то бегуна.

Бен заглянул в коробку. Достал бумаги и застыл. Внизу лежала фотография Рей, которую Джейсон тоже запаковал. Видимо, не знал, что делать. Бен достал рамку, поставил на стол и с минуту смотрел на красивую девочку на фоне моря. В ней оказалось столько силы, что в результате она сломала и стерла его окончательно. Мужчина снова попробовал улыбнуться. Вышло плохо, и, наверное, невероятно жутко, но ничего не поделаешь. Таким он уж теперь и был. Жутким в своем частичном онемении.

Ничего. Это, может, ещё пройдет.

Проблема Бена была не в одиночестве. А в том, что Рей отказалась от него. Что не попыталась понять всю силу его усталости. Конечно, он был не прав в том, что пил, но ему, действительно, пришлось трудно. Он знал многих военных, которые пили. Если положить руку на сердце, то это делали почти все, кто находился на должностях. Алкоголь был самым невинным способом снимать напряжение. Но жены ни от кого не уходили. А что же с ним было не так? Почему ему нельзя было дать немного понимания? Бляха, да он же даже не ради себя пытался эти цепи оборвать, а только ради того, чтобы им быть вместе. Сам бы он нормально жил и так. Бен рефлекторно хотел убрать рамку правой рукой, но не смог сжать пальцы, и та упала на пол.

Рей словно насмехалась над его беспомощностью.

Стекло треснуло, и изображение Рей покрылось трещинами. В этом был какой-то символизм. Стекло было тем терпением, которое у его девочки лопнуло. Хотя она была не права. Нет, не права. Она могла его принять. И, если бы не инсульт, Бен бы довел свой план до конца, и прилетел бы к ней. Через беседу, может, через ссору, он бы добился понимания, все объяснил, но теперь… было странно навязывать ей себя, когда толку от него было немного. Он бы не смог её защитить одной рукой. Да что защитить, он и бумагу-то для Джейсона едва подписал, оставив вместо своей острой подписи какую-то каракулю левой рукой. Его раздражало, что мелкая моторика не поддавалась, и сжать ручку было все так же сложно.

Бен не был бы уверен, что если бы между ними не произошла ссора, но случился бы его инсульт, он бы прилетел. Он хотел замкнуться в том, что произошло. Застыть полностью. Так было бы лучше. Хоть он и сердился на Рей, все же пытался понять и её. Пытался. Его девочка была такой несчастной в момент, когда он кричал на неё. Она тоже не заслужила такого отношения. Бену не хотелось видеть её задерганной и уставшей.

А вот увидеть её хотелось, конечно, до ужаса. Хоть на минутку. Но только счастливой. Бен опустил глаза к разбитому фото, которое так и не поднял, потому что не было то ли сил, то ли желания. Возможно, вот такой он отравляющий человек, что счастливой можно было быть лишь без него?

Мужчина поднялся, проковылял к холодильнику. Он ещё с утра заказал какое-то там правильное питание для тех, кто проходит восстановление. Что-то безвкусное, пресное, без соли и красной паприки. И много своих любимых зеленых яблок. Но вместо того, чтобы вытащить какой-то лоток и почитать, Бен посмотрел на недопитую бутылку рома. Пить ему было категорически запрещено, но… его ведь вообще больше ничего не держало, да? У каждого был свой нож для вен и сыра.

Бен достал бутылку. С трудом раскрутил крышку и вернулся за стол. Стакан искать не стал. Да какая разница, как пить? Все равно он… как там Рей его назвала… «чокнутый алкоголик»? Да, точно. Чокнутый алкоголик. Всё так. Всё верно. Глупо отрицать очевидное.

Мужчина не успел отпить, когда ему пришло напоминание о том, что нужно проверить счета за декабрь. Он поморщился. Вечно забыл о сверке цифр, которыми всегда занимался. Нехотя, медленно включил ноутбук. Сердито набирал свой пароль, ощущая себя древним неандертальцем, впервые увидевшим компьютер – набирать одним пальцем левой руки было неудобно.