Качели

Наверняка дожидалась её звонка, верещала как заведённая.

«Поговорить с мужем вам, к сожалению, не удастся, он поехал с мальчиками покупать рыболовные принадлежности. Уезжаем на будущей неделе семьёй на отдых на озеро Иссык-Куль… Не приходилось там бывать? Говорят, изумительное место: сочетание горного климата с морским… Не волнуйтесь, Валя вам напишет, мы с ним обо всём договорились».

– Напишет?

«Да, объяснится. Видите ли, Ксения… Мой муж натура увлекающаяся, иногда чересчур. Но он порядочный человек, не хам! Обязательно перед вами извинится. Он так воспитан, понимаете?»

– Извинится за что? – ей было на всё наплевать. – За то, что спал со мной? Ставил в позы?

«Ну, зачем так вульгарно? – протянули укоризненно в трубке. – Вале неловко из-за того, что породил в вас ложные надежды, не объяснил с самого начала: то, что вы молодая и хорошенькая и прыгаете с вышки»…

– С трамплина…

… «хорошо, с трамплина… вовсе не повод, чтобы стать новой женой доцента Кициса. У него и в мыслях не было ничего подобного».

– Вот в чём вопрос.

«Именно в этом, Ксения».

Пора было ставить точку, телефонный фарс заканчивался.

– Можно, Алла, – произнесла, – спросить у вас напоследок?

«Разумеется, спрашивайте. Я вся внимание».

– Скажите… – она торопилась – Как вам удаётся терпеть? Ведь вы же не до такой степени наивная, не слепая. Oн же вам изменяет на каждом углу, с кем придётся. Со мной, с пятой, с десятой.

«Простите, но вы заблуждаетесь! – оборвали её. – Это он вам изменяет! Со мной! Понимаете? Вам из-ме-ня-ет!» – выкрикнули по слогам, и, как того требовали законы жанра, повесили трубку.

Последнее слово осталось за птичкой.

Душная августовская ночь тянулась бесконечно, с путаницей мыслей, вскриков души. Снотворное бездействовало, сон не шёл. В спальню, где она лежала на тётиной кровати среди скомканных подушек, долетали звуки работавшего радиоприёмника, пошлёпывание домашних туфель по полу, стук наткнувшейся на препятствие деревянной швабры: тётя прибирала в третьем часу ночи квартиру.

Всё, что приходило на ум, казалось ненужным, пустым. Мучил стыд за роль, которую уготовила себе сама, бессилье, тщетность любого возможного шага. Как могло случиться, кричало проснувшееся самолюбие, что я оказалась по уши в этой грязи? Легла в постель к самовлюблённому эгоисту, эпилептику. Жмоту, кормившемуся за мой счёт, не подарившему любовнице за несколько лет связи приличных духов на день рождения. Дрожавшему как бы ни огорчить изменами дорогую супругу и бедную больную мамочку. Любившему не меня, а мою манду, мою задницу! Чёрт возьми, я же красивая женщина, я нравлюсь мужчинам! Могу спокойно выйти замуж. Павел до сих пор пишет письма, зовёт приехать. Какая муха меня укусила, что я нашла в этом нарциссе? Как могло прийти в голову завести от него ребёнка? Меня же убить за это мало!

Лучшим лекарством было взять себя в руки, перестать казниться,: ничего уже не изменишь, случилось то, что случилось. Сплочённая семейка отстояла принадлежащее ей по праву: законного сына и отца. Она их недооценила. И переоценила себя, силу своего влияния на любовника.

Надо было решать, как жить дальше. Снова с нуля. Господи, что же это за распроклятая такая судьба, что простое женское счастье: семью, нормального мужа нужно добывать при помощи кулаков? Хитрить, изворачиваться. Разве она не такая как все? В чём она провинилась перед господом Богом?

13.

«Женщина обязана быть умнее мужчины, у неё больше проблем», – любил повторять отец. Он воспитывал её как мальчишку: утром зарядка с холодным обтиранием, пешие походы с рюкзаком, езда на велосипеде. Они ходили вместе на футбол, слесарили по дому, обсуждали, когда у неё появились месячные, запретные темы взаимоотношения полов. Мать приходила с работы издёрганная, без сил, едва успевала просмотреть её школьный дневник, попенять за грязь под ногтями, поцеловать торопливо перед сном.

Среди одноклассников она пользовалась авторитетом, была независимой, умела постоять за себя. К ней тянулись униженные и оскорблённые. Время от времени оказывалось рядом незаметное какое-нибудь существо вроде Райки Гнездиловой, ходило по пятам, заглядывало в рот. Она водила подопечных домой, кормила, оставляла к молчаливому неудовольствию родителей ночевать.

«У Маргулис новая прилипала», – говорили в классе.

Оборотную сторону своего положения Ксения ощутила довольно скоро: обнаружилось, что, в отличие от большинства девчонок у неё нет ухажёра – даже на уровне школьных сплетен. Мальчишки столкнувшись с ней терялись, старались побыстрее улизнуть. Трудно было представить, что кто-то притиснет её к стене на переменке, станет щупать. А ведь замечала, что нравится, что засматриваются даже старшеклассники, но всякий раз с опаской, соблюдая дистанцию.

Она была к тому времени влюблена, в сверстника, шахматного гения из параллельного класса Сашу Каминского, сына известного в городе детского врача.

Саша, по всей видимости, ни о чём не догадывался. В школе его видели редко, он занимался по индивидуальной программе, участвовал в турнирах, куда-то постоянно уезжал. О нём писали в газетах, фотография его висела на стенде в вестибюле: «Наши маяки». Шутка ли, двенадцатилетний кандидат в мастера спорта СССР, чемпион Всесоюзной спартакиады школьников!

Каминский не водился ни с кем из девчонок, но молва приписывала ему то интерес к жгучей гречанке из шестого «А» Элефтерии Кириакидис, то скрытную дружбу с Ксениной одноклассницей, кривлякой и задавалой Наташкой Самарцевой, то загадочную любовь к девочке- шахматистке из Великобритании, с которой познакомился на международной олимпиаде и состоял в тайной переписке.

Страдая из-за его слепоты Ксения вела по каждому случаю отдельное расследование. Версии, к счастью, одна за другой отпадали.

Прежде всего, можно было вычеркнуть из списка Самарцеву: слухи распускала сама Наташка, причём бездарно, воруя сюжеты своих, якобы, отношений с шахматным чемпионом из кинофильмов. Отпала вскоре сама по себе жгучая гречанка уехав с родителями в Грецию. Оставалась английская шахматистка.

Конечно, у неё с Сашей могло быть общение только по общим интересам, не больше. Но почему-то именно англичанка казалась причиной Сашиной замкнутости, её образ, целиком сотканный из ревностных фантазий, не давал покоя.

Саша был педант. Ходил в школу по одной стороне улицы, посещал один и тот же книжный магазин на улице Карла Маркса, покупал в павильончике возле театра кукол одно и то же фруктовое мороженое. Она знала маршруты и часы его передвижений, номера автобусов, едущих в его микрорайон, расположение окон квартиры в девятиэтажном доме-башне, цокольный этаж которого занимала сапожная мастерская со стеклянными просвечиваемыми стенками. Склонённые за одинаковыми верстаками черноволосые молодые сапожники в засаленных передниках вскидывали при её появлении глаза, узнавали, весёлыми жестами приглашали зайти.

Она жила в угаре. Красила тайком губы, опускала и тут же убирала чёлку на лбу. Всё было уродливо, ужасно, в особенности грудь, едва заметная под оборками платья, не желавшая, хоть убей, нисколечко расти. Грудь была каждодневной мукой, источником униженья: вся девчоночья половина класса словно в насмешку была грудаста, все без исключения, даже Ксенина молчаливая тень Райка Гнездилова носившая на внушительных формах лифчик второго размера. Одна она только была физический урод, доска…

Чем больше она думала о Саше, тем больше запутывалась. Он редко выходил на переменках из класса, не гонялся во дворе с мячом. А потом исчезал, не появлялся неделями: играл где-то в шахматных турнирах.

Она сочинила про них обоих романтическую историю. Саша по ней сохнет, от дружбы с ней его ограждают тренеры, чтобы чемпион не отвлекался на личные дела. Жила с убеждением, что никто никогда на свете не узнает её тайны, ни одна живая душа. И напрасно: кто-то за ней шпионил, подсматривал из-за кустиков, собирал компромат. В школе стала ходить по рукам мерзкая записка: «Поздравляем Сашулю К. с психованной невестой Ксенией М.». До адресата послание не дошло и, скорее всего, ему не предназначалось, а служило исключительно для развлечения жадных на скандалы широких школьных масс.