Страница 5 из 7
– «Исцели!» – взывала к мнимому святому многотысячная толпа у храма.
– «Брось костыли и иди! – выразительно взирал лже-святой Йорген на подельника. – Исцеляйся, дубина, тебе говорят!»
Публика в зале умирала от смеха. Хохотали, падали на плечи друг друга.
– Колька, – стонала, откинувшись на стуле, Стефка. – Этот, с костылями… танцует! Не могу!
Дружно ржавшие в соседнем ряду моряки закурили, угостили папиросами сидевших рядом детдомовцев.
– Прекратите курить, товарищи! – кричала с задних мест дежурная.
Ноль внимания. Курили, хохотали, свистели, топали ногами.
– Ну, холера! – хлопал сзади по плечу пролетарий-мыловар. – Ну, дают!
Когда рассказывавший с экрана прохожим, как мама уронила его с верхнего этажа, наклюкавшийся дармовой водкой «исцеленный» Ильинский напялил мятую шляпу на голову уличного пса, он не выдержал, затрясся в неудержном смехе. Смеялся до слез, бил отчаянно в ладоши до самого конца сеанса.
5.
В одном из писем Константин сообщил: они теперь не заключенные, а спецпоселенцы, живут свободно на выселках, ждут ответа на прошение свидеться с родственниками.
К поездке на Урал они с сестрой стали готовиться загодя. Откладывали деньги на дорогу, экономили каждую копейку. Стефанида к тому времени окончила ФЗУ, работала в закройном цехе фабрики «Скороход», была ударницей, неплохо зарабатывала. Трудно было узнать в сероглазой рослой девушке со значком «Ворошиловский стрелок» на груди явившуюся к нему когда-то в общежитие зареванную деревенскую замарашку в маминой кофте. Когда в выходные дни они гуляли вдвоем по набережной грызя семечки, встречные мужчины оборачивались, бросали на нее восхищенные взгляды.
Жить было нелегко, один голодный год следовал за другим. Продукты выдавали по карточкам, строго по норме. Сетовать не приходилось: в город, прорывая заслоны, хлынули тысячи беженцев из охваченных неурожаем Украины, Белоруссии, Поволжья, Северного Кавказа, Урала, Сибири. Изможденные люди сидели с протянутыми руками на мостовых, копались на свалках, спали укрывшись тряпьем под заборами, на пустырях. Город кишел беспризорными, ворами-карманниками. Нарастала волна грабежей, в газетах что ни день – сообщения о случаях людоедства, убийствах за горстку мелочи случайных прохожих, безымянных трупах под мостами, на задних дворах в подъездах домов.
Память часто возвращала его в то полное тревог и лишений время, и, странная вещь, всегда с чувством утраты чего-то важного, чем жили окружавшие его люди, чем жил тогда он сам, двадцатилетний, целеустремленный, веривший, что переживаемые трудности временное явление, что завтра будет лучше, чем вчера, что год великого перелома станет переломным и в его судьбе, что именно таким как он, детям рабочих и крестьян, суждено сделать сказку былью, построить на земле светлое здание коммунизма.
Страна трудилась день и ночь. Шли один за другим в объезд Ленинграда эшелоны с тысячами строителей в Карелию: новая грандиозная стройка, Беломоро-Балтийскй канал. Гул работ на строительстве Днепрогэса, Харьковского тракторного завода. Котлованы, строительные леса у горы Магнитной на Урале: здесь поднимался город советских металлургов. 60 миллионов новых колхозников, 25 тысяч коммунистов и рабочих послано в деревню. В Средней Азии орошена и засеяна под хлопок глинистая пустошь равная по величине Эстонии. Установлено авиасообщение с Памиром – где ездили 16 суток, теперь летят два с половиной часа. Кочевые племена, населяющие пустыню Кара-Кум, стали оседлыми, у сбросов оросительных каналов поставлены городки из юрт, караваны Наркомзема завезли в пустыню плуги.
Что ни день, сообщения о новых свершениях, новых трудовых подвигах. Комсомолец Микунис на Харьковском тракторострое уложил в одну смену 4770 кирпичей, Доронин, Минаков и Гаврилов на стройке доменного цеха в Кузнецке побили все ранее установленные рекорды огнеупорной кладки. Горняки из бригады Елева на горе Магнитной дали 18 кубометров породы на человека при норме в 3 кубометра поставив тем самым мировой рекорд, сталевары металлургического завода имени Ильича в Мариуполе работающие на печах №4 и №10 дали в сутки четыре плавки обогнав тем самым Германию. Дух захватывало!
С него сняли, наконец, строгий выговор, вернули комсомольский билет. На курсе он считался первым кандидатом на поступление в аспирантуру. Во время практических занятий, когда нужно было ассистировать педагогам у операционного стола или в лаборатории, выбирали, как правило, его. В охотку, не по принуждению занимался общественной работой. Участвовал в рейдах «Легкой кавалерии» по выявлению недостатков в учебе и быту, агитировал с братвой на улицах за новый оборонный госзаем, клеймил с трибуны институтских собраний саботажников и вредителей. Свой в доску парень…
Проведению в жизнь планов пятилетки мешали многочисленные враги. Не одни только чемберлены и керзоны из-за рубежа, но и свои, отечественные. Сидели затаившись в Госплане, ВСНХ, Наркомате труда, Центросоюзе, пробирались на важные посты в ведущие отрасли народного хозяйства. Занимались саботажем, дезорганизацией производства, проводили диверсии на железных дорогах, шахтах, рудниках. Газеты пестрели сообщениями о действиях вредителей и диверсантов. Жгли амбары сельских кооперативов с запасами зерна, резали жилы общественному скоту. Придя на завод, утренняя смена нередко находила сломанные машины, засоренные станки, испорченное сырье, неизвестные люди ослабляли ответственные гайки.
В стране один за другим шли судебные процессы над участниками «шахтинского» дела, членами «промпартии», троцкистами и бухаринцами, недобитыми кулаками.
«Праздник святого Йоргена» выпустили на экраны неспроста: партия взялась выкорчевывать железным кулаком религиозную заразу. Газеты пестрели заголовками: «Церковь – пятая колонна мирового империализма!». «Долой религиозные праздники!». «Колокольный звон нарушает бытовые условия масс, мешает труду и отдыху!». «Борьба с поповщиной и пережитками старого быта – долг каждого честного труженика!».
Отвечая на партийный призыв городская молодежь вышла на штурм цитадели мракобесия и одурманивания трудящихся масс. Парни и девушки вступали поголовно в «Союз воинствующих безбожников», малевали на стенах домов и заборах лозунги, высмеивающие служителей культа, вели агитацию среди верующих, открывая им глаза на реакционную сущность религии.
В один из весенних дней, во время большой перемены, когда они с Шалвой сидели в окружении сокурсников на краю высохшего фонтана возле центрального корпуса, над головой тяжко ухнуло, ударило взрывной волной. Любопытствуя они побежали к воротам, высыпали на мостовую.
Над расположенным по соседству кладбищем поднимался заволакивая округу столб дыма и пыли. Когда через какое-то время пелена рассеялась, изумлению их не было предела: исчезла возвышавшаяся над кладбищенским массивом колокольня Воскресенского собора, на месте ее чернел рваный провал.
В городе как и по всей стране ударными темпами разрушали церкви. Валили подвешенными на бульдозерных тросах металлическими болванками, взрывали динамитом. Снимали и везли на переплавку колокола, литые кованые ограды. Вереницы телег и автомашин вывозили с территорий порушенных соборов и церквей кирпич, иконы, церковную утварь. Решением властей духовенство было причислено к категории «лишенцев». Попов и монахов-дармоедов лишили продовольственных карточек, медицинского обслуживания, многие были обвинены в антисоветской пропаганде, расстреляны или отправлены в ссылки.
Он был в смятении. Крещенный в детстве, не мог примириться с мыслью, что все, во что верил, небылицы для одурманивания простых людей, что религия опиум для народа, а церковные пастыри, такие, как деревенский батюшка отец Станислав, к которому ходили за советом старые и молодые, злейшие враги советской власти мешающие строить счастливую жизнь, мошенники, шарлатаны.
Лежа с открытыми глазами в ночном общежитии думал глядя в занавешенное марлей окно: как быть, если он, комсомолец, общественник, шепчет перед сном «Отче наш»? Крестится проходя мимо церкви по-воровски озираясь? Чистой же воды двурушничество! Предательство перед верящими в тебя товарищами!