Страница 6 из 7
На последнем собрании жильцов кто-то из ребят предложил ввести в правила проживания пункт, по которому каждый обязуется разрешить обыск в своих вещах. Так, мол, удастся пресечь участившиеся в последнее время случаи воровства в комнатах общежития, укрепит пролетарское доверие друг к другу. Он представил на миг, как во время обыска у него в чемодане найдут нательный крест и ладанку. Отличник и общественник Кулинич верующий, говорит одно, делает другое. Бойкот затесавшемуся в наши ряды перерожденцу! К общественному суду! Наказать по всей строгости!
Полез волнуясь под койку, нащупал на дне чемодана под одеждой льняной лоскут с завернутыми крестом и ладанкой, сунул за пазуху. Вышел под сонное дыхание соседей за дверь, спустился по лестнице. В дальнем углу двора вырыл у забора перочинным ножиком ямку. Развернул на краю песчаной горки сверток. В заливавшем округу лунном свете блеснул сиротливо латунный крестик с цепочкой, глянула внимательно в лицо вышитая малиновыми нитками рукой матери Богородица на холщевой ладанке. Затрясшись в ознобе он схватил сверток, кинулся сломя голову назад.
Спустя несколько дней в общежитие нагрянули комитетчики из горсовета с приглашением на субботник по разбору кирпича и досок разрушенного собора на Петроградской стороне.
– Айда на помощь, братва, – заглянул в комнату бритоголовый толстяк в кожаном френче, судя по всему ответственный за мероприятие. – И-и по камушку, по кирпичику разберем мы поповский приход! – пропел смешно на мотив босяцкой песни.
Соседи по комнате стали нехотя подниматься, потянулись к выходу. Он сидел на койке, мучительно соображал, как поступить.
– А ты чего, браток? – улыбался толстяк.
– Животом маюсь, – выдохнул он. – Дизентерия.
– А, ну лежи тогда.
Организатор пошел к двери, обернулся:
– Дрисня пройдет, присоединяйся. Работы хватит…
6.
До Урала они добирались четверо суток. Ехали в общем вагоне, в скученности, духоте, махорочном дыму. Спали прижатые соседями уронив головы на плечи друг друга. Выстаивали по утрам очереди в залитую мочой уборную, бегали на остановках за кипятком, покупали выносимую к прибытию поезда окрестными жителями вареную картошку, свеклу, сушеную рыбу. Отсыпались днем под монотонный перестук колес, играли с соседями в карты, глядели бездумно в окно.
Вагонную скуку скрадывали нищие. Безногие, слепые, увечные. Толпились в коридорах, кланялись, просили денежку на пропитание. Рассказывали леденящие кровь истории, которые им довелось пережить, демонстрировали заколотые до колен булавками пустые штанины, жуткого вида шрамы. Возник однажды в дверях рябой мужичонка с грязнушкой-дочерью, рванул на груди видавшую виды гармошку, заголосил надрывно:
– Вот мчится поезд по уклону густой сибирскою тайгой…
– А-а молодому машинисту кричит кондуктор тормозной, – подхватила грязнушка.
– Ой, тише, тише, ради бога, – запели оба слаженно под перебор гармошки, – свалиться можем под откос, здесь неисправная дорога, костей своих не соберешь…
В песне говорилось, что машинист не послушался кондуктора, продолжал разгонять паровоз, поезд в результате свалился под насыпь. Молодому машинисту так и не пришлось вернуться под крышу родного дома, прижать к сердцу жену и маленькую дочь.
– … К земле прижатый паровозом лежит механик молодой, – надрывали душу певцы, – он с переломанной ногою и весь ошпарен кипятком…
Растроганные слушатели щедро одаривали артистов: сухарями, воблой, вареными яйцами. Заплаканная Стефанида извлекла из кошелька пятачок, протянула чумазой девчушке:
– Возьми, сестричка…
Певцы удалились, прошло какое-то время, с боковой лавки раздался внезапно истошный женский вопль:
– Сапожки! Сапожки сперли!
У тетки, ехавшей в Пермь к родственникам, пропали спрятанные под матрацем новые сапожки.
Несколько мужчин побежали вслед за пострадавшей в соседний вагон: не видать! Кинулись в следующий – жалостливых певцов с гармошкой и след простыл…
Дорога кишела ворами. «Скачками», «форточниками», карманниками, лже-артистами. В начале пути проводница предупредила складывая билеты в кармашки холщевой сумки: не зевать, быть начеку. Лучше всего организовать постоянное дежурство пассажиров, особенно по ночам.
– Учтите, граждане, дорога за украденный багаж ответственности не несет…
Где-то на вторые сутки, за Вологдой, обходивший вагоны начальник поезда в казенной фуражке провел в купе инструктаж.
– Значит так, – потирал воспаленные глаза. – Ночью прибываем на станцию Шарья. Самая, почитай, разбойная на северной дороге. Не было случая, чтобы во время стоянки кого-нибудь не ограбили. Как забираются в вагоны, неясно. Ни разу никого не поймали… Советую во время стоянки никому не спать. Мешки и чемоданы держать при себе, рядом. Можно к ноге привязать бечевкой или ремнем. Дернут, кричите как можно громче. Обе проводницы этой ночью дежурят, отдых отменен. Авось пронесет на этот раз…
По мере приближения к разбойной станции напряжение в вагоне нарастало. Пассажиры ощупывали лежавшие под лавками вещи, давали подзатыльники докучавшим не во время детям. Говорили шепотом, вспоминали похожие дорожные истории. Из конца в конец по коридору ходили озабоченные проводницы с фонарями. Опускали ставни на окнах, заперли на ключ обе двери в соседние вагоны.
В Шарью прибыли глубокой ночью. Отцепленный паровоз укатил в дальний конец станции на заправку водой, состав замер напротив одноэтажного вокзальчика с единственным мутно светившимися окном. Новые пассажиры не появлялись, в сумеречном вагоне было тихо, напряжение мало-помалу проходило.
– Пужали, пужали, – шепнула на ухо Стефанида. – Чего пужали, спрашивается?
Разминая затекшие ноги он вышел в коридор, добрался до площадки. Спустился держась за поручни к молчаливо стоявшим у дверей проводницам. Прошел неспеша взад и вперед по безлюдному перрону.
Вокруг ни души, покой, молчание ночи. Темнели среди путей приземистые склады, водокачка с пристроившимся внизу паровозом, будка стрелочника, свеженасыпанная гора антрацита с брошенной неподалеку тачкой. На маленькую станцию, домики спящего поселка на берегу речки лила оранжевый свет луна.
Широко зевнув он ухватился за поручни собираясь подняться, когда в полночной тишине из недр соседнего вагона раздался душераздирающий крик:
– Укра-али!!!
Разбойная Шарья взяла свое.
7.
– Товарища Аксенова сегодня не будет, – оторвалась от машинки кудлатая пишбарышня в приемной Соликамского отдела милиции. – Приходите завтра.
– Извините, товарищ, – улыбался он приветливо. – Нам только отметиться. Мы только что с поезда. Едем в Красновишерск на свидание с родственниками.
– Сказано же русским языком, товарищ, – досадливо передернула плечиками пишбарышня. – Приема нет. Товарищ Аксенов будет завтра.
Подхватив вещи они вышли в коридор, пошли мимо обитых дерматином дверей к выходу. Отыскали здание почты, отправили телеграмму в Красновишерск: «Будем днями. Ждите. Коля, Стефа».
День был хмурый, без солнца, дул в лицо холодный ветер. На берегах протекавшей через соляную кормилицу страны полноводной Камы лето, похоже, клонилось к концу. Люди на улицах были тепло одеты, мужчины и женщины в сапогах.
Поразмыслив они решили вернуться на вокзал, переночевать в зале ожидания. Шли отворачиваясь от ветра мимо бедных домишек с покосившимися заборами, гор отвальной породы, переплетения труб. Встали передохнуть возле отведенного под склады полуразрушенного собора, смотрели, как во двор въезжают нагруженные мешками с солью телеги. Он торопясь перекрестился на оголенные купола, бросил взгляд на Стефаниду. Та кривила с усмешкой губы, давала понять: выглядеть отсталым элементом не собирается.
В забитом до предела зале ожидания пропахшем человеческими испарениями они провели три ночи: начальник городского отдела милиции появился на службе только в конце недели.