Банный день

– Добраться до места можете по реке или посуху, – объяснил ставя печати на пропусках. – Советую второе. И дешевле и безопасней.

По совету людей они разыскали на окраине одноногого инвалида по фамилии Коновалов занимавшегося извозом, сговорились на двенадцати целковых за поездку.

– Доставлю целехонькими, будете довольны, – ковылял вокруг телеги с запряженной кобылой заросший щетиной возница. – Дождь бы не пошел, а то беда: завязнем в хлябях. Ладно, ребята, – забрался на облучок, – давай по коням. Путь неблизкий…

От Соликамска до Красновишерска (бывшей Вижаихи) вдоль поросших лесом отрогов Уральского хребта было двести верст разбитой вдребезги дороги. Слезали то и дело, толкали на подъемах телегу с запарившейся кобылой. На ночной постой во встречных деревнях не останавливались сберегая копейку, ночевали под рогожей у костра, умывались из ледяных ручьев. Подкреплявшийся регулярно из бутыли домашним самогоном Коновалов рассказывал о годах проведенных в соляной варнице, о том, как потерял ногу под обрушившейся металлической балкой, ругал ленивую сожительницу не умевшую управиться с хозяйством.

– Гляди, братка, до чего красиво! – восклицала при виде очередного пейзажа Стефанида. – Лес какой ровненький. Будто гребеночкой причесали.

Тянувшиеся вдоль дороги пологие холмы утопали в массивах темно-зеленой хвои. Вставали по сторонам исполосованные исполинскими шрамами морщинистые кряжи, скалы-останцы напоминавшие стены старинных крепостей. Перебегали без боязни трусцой дорогу зайцы, росомахи, лисицы. Видели пробиравшуюся сквозь бурелом медведицу с двумя медвежатами. Выскочил однажды из-за пригорка, затрусил по лугу лось с редкостной красоты рогами. Остановился, глянул надменно.

– Айда с нами, парень! – закричал с облучка Коновалов. – Не обидим!

Тревожной нотой заставившей сжаться сердце предстал на третьи сутки Красновишерск. Небольшой поселок на речном берегу с дымившими на окраине трубами будто вымер. Ни души на улицах, опущенные ставни неказистых домов. Опоясывая по периметру луговую окраину темнеют на фоне леса окруженные рядами колючей проволоки приземистые бараки, сторожевые вышки.

– Доставайте документы, ребята, – озабоченно проговорил Коновалов. – Запретная зона пошла…

Словно в подтверждении выехали из-за угла трое верхоконные в фуражках, направились в их сторону.

– Кто такие? – навис над телегой военный с кобурой на ремне. – Паспорта предъявите! И разрешения на въезд…

Вертели передавая друг другу документы, задавали вопросы: откуда прибыли, на какой срок?

– Тебе, дед, дальше нельзя, вертай назад, – приказали Коновалову.

– Дак им до деревни энтой еще семь верст киселя хлебать, граждане начальники, – пробовал тот возразить. – Дозвольте довести. Хорошие ребята. Парень на дохтура лошадиного учится, девка рабочий класс, ударница…

– Вертай, тебе сказано! – возвысил голос старший. – Язык распустил… Что в поклаже? – заглянул в телегу.

– Одежа, гостинцы, – откликнулся он.

– Развяжи.

Рылись в вещах, щупали, разглядывали на свет. Старшой извлек из сундучка взятую им в дорогу книжку из институтской библиотеки: «Ташкент – город хлебный», полистал.

– Об чем книга?

– О голодающих. Мальчишка в Ташкент едет за хлебом.

– Лады, свободны, – вернул книгу старшой. – Вернуться обязаны точно в указанный срок. В противном случае будете арестованы…

Взвалив на плечи поклажу они пошли в указанную сторону. Выбрались за околицу, зашагали по колесным колеям к темневшему невдалеке перелеску, за которым садилось негреющее северное солнце. Останавливались перевести дыхание, сидели спина к спине на мшистых пригорках, отмахивались ветками папортника от туч комаров.

Вечерний хутор с тремя десятками деревянных изб по склонам неглубокого распадка возник внезапно едва одолели очередной подъем. Увидели: бегут в их сторону махая руками женщина в темном платке и двое рослых, похожих друг на друга парней в ватниках …

8.

– Не ведаю, как не подохли…

Лежавший на лавке отец зашелся в кашле. Долго хрипел, булькал горлом, отплевывался в лежавшую поверх одеяла миску.

В тесной избе с единственным окошком сумрачно, мигает подслеповато свисавший с потолка керосиновый фонарь с закопченными стеклами.

Услышанное в тот вечер не укладывалось в голове. Как можно так поступать с советскими людьми? Даже осужденными?

Везли родителей и братьев на Урал в переполненном вагоне для скота. Питались тем, что захватили в спешке из дому, спали вповалку на соломе, мочились и испражнялись в углу. Заболевших не лечили, нескольких метавшихся в жару сыпнотифозных конвоиры столкнули раздвинув стенку вагона под насыпь. По прибытию в Соликамск этап наскоро построили, погнали по слякотному бездорожью на Вижаиху. После зловонной, загаженной тюремной камеры на колесах идти подставив лица теплому солнышку, вдыхать смолянистый запах хвои было наслаждением. Останавливались по команде старшего конвоира на привалах, закусывали дорожной пайкой хлеба с селедкой, запивали водичкой из ручья. На ночь сворачивали в деревни, ночевали, кто в сдаваемых под этапы местными крестьянами избах, кто в сараях на соломе. Погода менялась по десятку раз на дню: то ясно, то тучи набегут, то туман, то морось. Когда на шестые сутки растянувшаяся колонна втягивалась через центральные ворота на территорию лагеря, с потемневшего неба падали невесомо прохладные снежинки.

Рассчитанный на несколько тысяч заключенных Вишлаг не мог вместить очередные этапы. Новоприбывшим выдавали лопаты, вели между деревянных строений в конец двора, чертили палкой место у поросшего разнотравьем бугра. Приказывали рыть землянки для ночлега. Пока не будут готовы новые бараки.

– Рыли, куда денешься, – рассказывал отец. – Пол хвоей застилали, стенки сушняком. Так и дотянули до больших морозов…

Выжить в нечеловеческих условиях помогала крестьянская закалка. Рубили топорами лес, свозили санями и телегами на стройплощадку будущего комбината. Подгоняло плетью, буравило мозг не выходившее из головы треклятое слово «норма». Выполнишь норму, получишь пайку, перевыполнишь, того лучше: запишут в трудовую книжку начет, за который в конце месяца полагалась премия в несколько рублей, на нее можно было купить в лагерном магазине хлеб, кровяную колбасу, пшенку, консервы, соленую воблу. Но, не приведи господь, было не справиться с нормой! Наказание следовало незамедлительно: морили голодом, «ставили на комарей», как выражались на лагерном жаргоне. Раздевали догола, привязывали к дереву, оставляли на несколько часов на съедение гнусу. Волокли через несколько часов в барак, неузнаваемого, с оплывшим, обезображенным лицом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «