Страница 37 из 76
Дверь за ней закрылась, и мы с Киллианом остались одни. Внезапно почувствовав себя неловко, я отодвинулась от него и сосредоточилась на чём-то другом. Например, на тряпке для уборки и смазанной жиром фритюрнице.
— Где ты училась? — спросил он, когда я нашла ещё несколько поверхностей, которые нужно было отскрести.
— Институт общинных ассоциаций в Шарлотте, — сказала я ему.
Он присвистнул сквозь зубы.
— Там хорошая программа. Окончила?
Я молча кивнула.
— Да, с дипломом бакалавра. Блин, это было почти пять лет назад.
Он нахмурился, обдумывая мой ответ.
— Итак, я познакомился с твоим отцом, а твой брат владеет магазином велосипедов, верно? — я кивнула, не понимая, к чему всё это клонится. — А твоя мама?
Я потёрла рукой сердце, чувствуя ту же пустую боль, которую всегда испытывала, когда речь заходила о моей маме.
— Она умерла, когда я была маленькой. Нас вырастил отец.
Его молчание было осязаемой вещью, которая заполнила всё пространство фургона. Оно высосало оставшийся кислород и протянулось через кухню, чтобы коснуться меня, обернуться вокруг меня... обнять меня.
— Мои сожаления, — сказал он так нежно, что у меня ёкнуло сердце.
Я наклонила голову, избегая зрительного контакта с ним.
— Спасибо.
Мы помолчали с минуту, пока он не дал мне отойти от острого, но и далёкого горя, которое произошло с матерью, которую я едва помнила. У меня осталось лишь несколько блеклых воспоминаний о ней. Я смотрю, как она душится. Смеюсь, когда она толкает качели. Семейный отдых на пляже. Их было немного, но я дорожила каждым из них.
Люди никогда не знали, что сказать, когда я говорила им, что моя мама умерла, когда я была маленькой. Они обычно пытались заполнить пустоту бесполезными клише или словами ободрения. Я оценила молчание Киллиана. Честно говоря, мне нечего было сказать. Ничто не поможет. Ничто из сказанного не сможет изменить произошедшее. Что есть, то есть. Это была часть моей истории, реальность, с которой я жила. Киллиан, казалось, понимал это лучше, чем кто-либо другой.
Я хотела спросить о его семье, но он сменил тему раньше, чем я успела это сделать.
— Дарем твой родной город?
— Родилась и выросла.
— А фудтрак — это новое предприятие, верно?
— Верно.
— Где ты работала после института? Явно не на местной кухне. Я бы слышал о тебе.
Я отрицательно покачала головой. Каким бы лестным ни было это заявление, я также знала, что оно не было правдой. Я работала на множество шеф-поваров, которые были рады дать мне много работы без какой-либо реальной ответственности.
— Какое-то время я жила в Шарлотте. Весь прошлый год я проработала в Европе.
Интерес вспыхнул в его ярких глазах, затемняя и углубляя их цвет.
— Работала, как повар?
— Да, видишь ли, я просто прыгала с кухни на кухню. Ничего особенного или известного. Просто обычное бистро или кафе. Мне нужна была какая-то перспектива. Какой-то опыт для моего резюме.
— А в Шарлотте для этого не было возможности?
— Не совсем так.
В Шарлотты была хорошо развита ниша общепита. Там было много замечательных кухонь. Теоретически я могла бы построить там отличное резюме. Вот только это было не для меня. Я опустила грязные подробности своего прошлого и сказала ему правду:
— Шарлотта была отличным местом для начала. Но это же Европа? В июне прошлого года я была в Барселоне. Потом в Париже. Потом в Риме. Потом в Тоскане. Вене. Берлине. Во всех маленьких городках между ними. Так что нет, в Шарлотте я бы такого не нашла.
— Это объясняет твои вкусы.
— Ты ненавидишь мои вкусы.
Он выдержал мой взгляд, не дрогнув, показывая мне что-то, чего я раньше не видела.
— Ты ничего не понимаешь. Или, может быть, ты этого не видишь. Твои вкусы станут легендой, Вера. Они сделают из тебя легенду.
— Если я не забуду правильно использовать соль.
Его губы снова дрогнули.
— В идеале да. Если ты сможешь быть осторожна с солью.
— Так что насчёт тебя? Как ты нашёл своё призвание?
Он покачал головой, скрестив руки на груди. Мы были так далеко друг от друга, как только могли в этом маленьком пространстве. Он прислонился к одной стойке, а я к другой.
Он был настоящим мужчиной. Не в сексистском смысле, а в анатомическом. Длинное, худощавое тело было мускулистым и полным мужественной силы. Татуировки только лишь дополняли его резкие грани, подпитывая мужское присутствие и заставляя меня чувствовать себя очень, очень женственной.
Нежная женственность по сравнению с его опьяняющей мужественностью.
Я сдернула бандану и собрала волосы в беспорядочный пучок на макушке. Киллиан зачарованно смотрел на меня.
Он подождал, пока я уложу волосы, а потом заговорил:
— Чикаго, — сказал он, хотя я уже знала это по моим предыдущим годам лёгкого киберсталкинга. — Я набивал руку в "Американе" под руководством Тоби Манье, — он скрестил ноги в лодыжках, прислонился спиной к стойке, ностальгическая улыбка заиграла в уголках его рта. — Боже, те годы были сущим адом.
— Я слышала ужасные истории о его кухнях, — посочувствовала я.
Он посмотрел на меня из-под своих длинных ресниц, и я почувствовала, как моё сердце подпрыгнуло в груди, удивлённая мальчишеским выражением и теплом, ожидающим там.
— Что бы ты ни слышала, это не может сравниться с правдой. Он был психом. И параноик вроде тебя не поверит. И до самой его смерти, я буду регулярно получать от него письма с требованием прекратить работу. Эзре пришлось нанять адвоката только для того, чтобы вести с ним мои юридические баталии.
— Ты шутишь!
— Хотелось бы, — он снова засмеялся, звук такой же приятный как расплавленный шоколад и уютный камин. — Но я научился убираться на кухне, работая на него. И я научился надрывать задницу над каждой мелочью. В его кухне не было мелкой работы. Каждая вещь означала что-то большее, лучшее. Конечно, он был погонщиком рабов, но я не жалею о тех днях.
Я почувствовала, что часть моего благоговения перед ним вернулась. Не многие смогли бы пережить Тоби Манье и поблагодарить его за резкую одержимость. Но было ясно, что, несмотря на юридические проблемы и рабский труд, Киллиан всё ещё уважал этого мужчину.
— Что заставило тебя покинуть "Американу"?
Он снова потёр свою бороду двумя руками, придавая ей форму.
— Уже в начале карьеры я понял, что должен управлять собственной кухней. Я всегда старался следовать правилам и прислушиваться к авторитетам. Как только я встал на ноги, я решил, что хочу сделать, и после этого меня уже ничто не могло остановить. Я переехал в Нью-Йорк и попробовал поработать на нескольких других кухнях. Этьен Эммануэль, Саша Геринг и Кристофер Перри — это лишь некоторые из них. Впрочем, на каждой кухне звучали одни и те же песни и танцы. Я учился, узнавал, рос, а потом мне нужно было двигаться дальше.
— Они все ненавидят тебя за это?
Он засмеялся и посмотрел на свои ботинки.
— Они должны. Но кроме Тоби, я каким-то образом убедил их всех остаться моими друзьями.
— Что привело тебя в Дарем?
— Эзра, — легко сказал он. — Мы отсюда родом. Когда он рассказал мне о своём плане открыть "Лилу", я не смог устоять.
— Что? Ты и Эзра?
— Родились и выросли здесь. Мы росли вместе.
— И что, однажды вы были на игровой площадке во время перемены и просто решили, что он откроет ресторан, а ты станешь всемирно известным шеф-поваром?
Выражение его глаз стало нечестивым.
— Именно так всё и произошло.
— Ну-ну!
— Ладно, на самом деле всё было не так. В детстве мы с Эзрой ненавидели друг друга. Иногда он бывает немного мудаком.
Я ничего не могла с собой поделать.
— Кто-то может быть мудаком кроме тебя?
— Ха! Эта девочка кусается.
Я покраснела, избегая его взгляда. Потому что правда была в том, что я не кусалась. Даже иногда. Я всегда была слабачкой, кроме тех случаев, когда дело касалось Киллиана.