Страница 99 из 130
Забравшись на скальный останец, Рябой обследовал в бинокль окрестные склоны и обнаружил семью лосей, жировавших на поляне в полуверсте от их наблюдательного пункта.
Чтобы не спугнуть стадо, охотники решили зайти с подветренной стороны. Пока обходили по буреломам и нагромождениям камней пастбище, там разыгралась настоящая трагедия. Выйдя к месту, они увидели, что трава вытоптана и залита кровью, а там, где совсем недавно паслись лоси, лежал медведь, а на нем могучий сохатый со смятыми, еще не окостеневшими «лопатами» рогов. Его передняя нога глубоко засела в груди косолапого, разорвав тому легкие и артерию. Но и медведь успел, прокусив шею, нанести лосю смертельную рану. Победителя в этой схватке не оказалось.
— Вот это да! Нынче фарт сам в руки прет. Вчера — куча золота, сегодня — куча мяса! — воскликнул повеселевший Рябой.
Мужики, хотя и радовались так легко доставшейся добыче, с сочувствием взирали на лежащих в обнимку исполинов. Вместе с состраданием они испытывали и уважение к обоим — погибли достойно в открытом, честном бою.
Когда охотники приблизились, лось с усилием открыл глаза и тихо простонал. Рябой для верности выпустил в каждого зверя по пуле. Удостоверившись, что звери мертвы, по-хозяйски осмотрел, ощупал туши. Довольно улыбнулся: «Жирные!»
Вынул из сапога длинный узкий нож, мастерски освежевал добычу. Потом осторожно распорол медведю брюхо, опростал от внутренностей и отрезал от теплой, дымящейся печени два больших куска. Не жуя, оба стали жадно глотать красно-коричневый студень с хлебом. Насытившись, разделали туши на некрупные, килограммов по пять, куски.
— Зараз не унести. Что сперва? — спросил Степан, раскрывая горловину мешка.
— Топтыгина, конечно. Лосятиной Светлану не удивишь. Скажет: «Не велика доблесть — лося убить». А принесем медведя, так ей и крыть нечем.
— Ну и башка у тебя, Рябой! Ох, утрем нынче Корюшке нос.
Увидев на разостланном брезенте гору медвежьего мяса, Светлана Николаевна в восторге заверещала:
— Какие вы молодцы! Вот это полновесная мужская работа! Такого зверюгу уложить — это не харюзят таскать. Тут нужна особая доблесть, — бросила она многозначительный взгляд на сидящего у костра Корнея.
— Напрасно вы попрекаете. Мы медведей не стреляем и не едим. Медведь — брат человека, только волосатый. Так меня дед учил, — тихо, но твердо сказал скитник, глядя на нее в упор.
— Вы, ребята, суп варите, а я отбивные приготовлю, на сковороде поджарим, — командовала начальница, словно не слыша проводника.
В лагере царило праздничное возбуждение. Рябой угощал всех остатками сырой печенки, а Корнею, оскалившись, сказал с ехидством:
— Извини, кореш, на тебя не хватило. Как-нибудь в следующий раз.
— В твоих кудрях уже зима поселилась, а ведешь себя, как дитя малое, — беззлобно отозвался тот.
Пока Степан со Светланой готовили свеженину, Рябой сходил с рабочими за следующей порцией мяса. В береговой линзе вырубили ледяную пещерку, выстлали дно брезентом и сложили в природный холодильник все без остатка. Вход завесили плащ-палаткой и придавили валежиной. Теперь мясо не пропадет.
Корней чувствовал себя неуютно. Он ушел на мыс. Сидя на берегу озера, долго отрешенно наблюдал за мерцанием прозрачных крыльев стрекоз в лучах солнца. Насекомые летали парами. Гоняясь друг за дружкой, они то взмывали, растворяясь в воздухе, то падали вниз, зависая над самой водой. Легкие дуновения ветерка, больше похожие на дыхание, даже не поднимали ряби, лишь поглаживали воду и ласкали лицо. Серебряным дождем рассыпалась под водой распугиваемая кем-то мелкая рыбешка.
Когда солнечный диск докатился до зубцов гор, ветерок усилился, и поверхность озера стала походить на котел, усыпанный россыпью «смолистых стружек». Огнем запылали облака, медью окрасились деревья. Светило между тем коснулось плеча горы и скатилось по нему круглым желтком в черный провал между вершинами. Утопая, оно выманивало затаившуюся в лесной чаще ночь. Смелея, тьма щедро рассыпала по черной бездне мерцающие россыпи созвездий, а озеро заиграло волнистым отражением народившегося месяца.
Из памяти Корнея всплыло, как давным-давно неподалеку отсюда он сломал ногу, поскользнувшись, кстати, на медвежьей лепешке, и пролежал несколько суток, дожидаясь помощи, как выручил его тогда Лютый, и многое другое… Вспоминать было о чем, но все это осталось там — в другой жизни. А сейчас он изгой. Светлана только о славе думает. Рабочие его недолюбливают. Корюшкой какой-то обзывают. Что я им плохого сделал? Отношения с начальницей не выпячиваю… Зачем мы встретились? Все кувырком пошло… Неспроста, знать, говорят: седина в голову, бес в ребро.
Спать не хотелось. Над озером зарождался юный туман. Вдали спросонья прогоготали потревоженные кем-то гуси. Корней долго сидел погруженный в свои невеселые думы, пока сон все-таки не сморил его.
Прошло две недели. Работы шли полным ходом. Золото уже некуда было складывать. Но верно говорят, что, если уж оно прихватит, то не отпустит: люди работали словно заведенные, даже отдыха никто не просил. В каком-то лихорадочном возбуждении с утра до вечера кайлили «язык» и складывали желтые куски в кучи прямо на берегу.
Наконец Зиновий Макарович взмолился:
— Светушка, стар я уже без отдыха столько работать. Может, хоть баньку организуем. Что-то тяжко мне стало.
— И у меня силы кончились, как будто сдулся, — поддержал техника Рябой.
— Уговорили, сама тоже притомилась, — согласилась начальница.
Наутро народ поднимался вяло. Первым из палатки с трудом выкарабкался техник:
— Друзья, может, не будем баню топить? Что-то все тело ломит.
— А ну ее к ляду, так отдохнем, спину тянет, — прокряхтел, вылезая, Рябой.
От каши почему-то все отказались, зато помногу пили заваренного со смородиновым листом чая. Светлана Николаевна была сама на себя не похожа. Всегда активная, говорливая, чай пила тихо, не проронив ни слова. Была грустна и задумчива. То и дело бросала на Корнея странные, непонятные взгляды. Он был в замешательстве: ему почудилось, будто Светлана хочет сказать ему что-то важное.
«Сказать, не сказать», — действительно думала она. Вчера вечером по одной ей ведомым переменам женщина поняла, что беременна. «Надо сказать», — решилась было, но тут же передумала. «Аборт осенью втихаря сделаю. А скажешь — проблемы могут появиться. Он вон какой привязчивый и набожный».
Немного ожив, люди разбрелись по лагерю. О бане и не вспоминали. Один за другим возвращались в палатки и забирались в спальники. Народ был явно болен. Один Корней чувствовал себя как обычно. Убрал со стола и принялся готовить обед. Дежуривший в этот день Степан попросил проводника подменить его.
К обеду из палаток никто не выполз. Корней недоумевал. Он никак не мог докопаться до причины загадочной болезни, не коснувшейся почему-то лишь его.
«Постой, постой, медвежью печень и мясо ели все, кроме меня, — дошло наконец до него. — Надо осмотреть его внимательней».
Корней раскрыл «холодильник», вынул первый попавшийся шмат медвежатины. Раздвинув острым кончиком ножа волокна мышц, он обнаружил то, чего больше всего страшился — длинных и тонких полупрозрачных червей.
— Все ясно — вот она причина. Мясо, похоже, не доварили. Впрочем, скорей всего, через сырую печенку заразились.
Корней знал эту болезнь: однажды в неурожайный год они застрелили обнаглевшего шатуна, но Маркел, слава богу, мясо проверил и запретил давать даже собакам, велел глубоко закопать его вдали от речки и скита. Тогда он и рассказал об этом страшном недуге. Объяснил, что единственный шанс выжить, если заразишься, лежать не двигаясь и обильно пить. Чем больше человек двигается, тем быстрее личинки разносятся кровью по телу и разрушают организм, проедая в сосудах сквозные отверстия.
Обойдя палатки, Корней поговорил с каждым, втолковывая, что надо лежать и побольше пить. Но это было излишним — народ и так лежал пластом, корчась от мучительных болей, которые, судя по всему, усиливались: душераздирающие стоны к вечеру неслись уже изо всех палаток. Видя страдания товарищей, проводник без конца кипятил чай и, намешав сгущенного молока, разносил его больным.