Страница 93 из 130
— Возьмите, Елисей Никодимыч. Это вам пригодится — в тайге живете.
— Что сие?
— Бинокль.
Это слово ни о чем не говорило староверу. Он смотрел вопросительно. Чванов добавил:
— Устройство, которое приближает предметы и позволяет человеку хорошо видеть то, что находится вдали.
Елисей опасливо взял «устройство» и сразу принялся проверять, правду ли сказал скобленый, глядя через «трубки» то на поленницу, то на речку, то на горные вершины:
— Смотри-ка, верно — приближает! И знатно приближает!
Чванов тем временем вынул из планшетки бумагу и развернул ее на широкой скамье у крыльца.
Как оказалось, на этом небольшом листе уместился весь их край. Водя указательным пальцем по извивающимся линиям, чужак пояснял:
— Это реки, а вот это, — палец заскользил по жирным штрихам, — водоразделы горных хребтов. Сейчас мы находимся вот здесь, а выйти нам надо вот сюда, — палец ткнулся в место, где тонкая «змейка» упиралась в толстую «змею», обозначавшую Большую Реку.
Подошедший Корней, с ходу освоив чтение нехитрых значков на бумаге, именуемой пилотом «карта», легко определил место, где находится Впадина.
— Ловко придумано. Будто с высокой горы смотришь. Токо не все верно, — сказал он, с пристрастием рассматривая линии.
— А что не так? Для нас это важно, — заинтересованно вступила в разговор Светлана.
Корнея, польщенного ее вниманием, словно прорвало. Он с воодушевлением принялся показывать:
— Здесь еще один ключ должен быть, озера возле водопадов нет. А этот хребет не прямой, — он загибается полукружьем… — Пояснял, а сам поглядывал на Светлану. Ему показалось, что и она теперь смотрит на него по-иному и даже ободряюще улыбается.
— Прекрасно, Корней! Вот карандаш, нанеси все, что недостает, и поправь, что отображено неверно. Я топографам передам. Карта старая — еще при царе печатана. Сведения со слов казаков да местных кочевников. Многого нет. Вот и ваша деревня не отмечена.
— Нас и не надо метить, — твердо отрезал Елисей.
— Хорошо, Елисей Никодимыч, не будем. А скажите, не заходили к вам этим летом какие люди?
— Окромя вас тута испокон веку чужих не бывало. Оно и хорошо. Так нам покойней, прости Господи.
Когда табашники наконец ушли, Дарья принялась поливать кипятком и драить лавку, на которой те сидели, а Елисей, мучимый сомнениями в правильности того, что принял дар от нехристей, отправился к наставнику.
— Не знаю, Григорий, вот взял, а сам в тревоге: может, вещица-то бесовская, да больно уж занимательная. Сквозь нее вся даль видна.
— Не переживай, это обычный полевой бинокль. Удобная вещь в дороге и на охоте. Очистительную молитву сотвори и пользуйся. То, что полезно и не противоречит уставу, следует применять, ибо облегчает нашу жизнь… Однако мне давит сердце какое-то предчувствие. Тревога на душе, от табашников добра не жду. Как бы беда какая не случилась.
Выходя из дома, Светлана остановилась в сенях и, кивнув на короб, заполненный желтыми с вкраплениями кварца комочками, спросила:
— Товарищ Корней, откуда у вас столько самородков?
— С галечника, ниже водопадов. Каждую весну там рыжье собираем.
— И что, они здесь так и будут лежать?
— Почему лежать? На мануфактуру, огнеприпасы, продукты поменяем на ярмарке.
— А можно мне несколько образцов взять?
— Берите, не жалко… Любые, которые глянутся.
В это время отец нетерпеливо крикнул со двора:
— Пошто застряли? Давайте прытче!
Светлана сунула в кармашек рюкзака три угловатых самородка и первой вышла на крыльцо, щуря глаза от солнца.
Дарья, одетая в тесное для ее располневшего тела нарядное платье, повязанная белым платком, хозяйничала в летней кухне. Подавая мужу завернутые в полотенце свежеиспеченные ковриги и бутыль с мелкотолчеными кедровыми орешками на березовом соку, она перехватила восхищенный взгляд супруга, устремленный на девицу в мужичьем наряде. Обида обожгла и обручем сдавила ее сердце, но виду не подала, улыбалась приветисто.
Провожали до самого берега. Когда пришлые сели в долбленку, Корней, привычно оттолкнувшись от мостков, запрыгнул на корму почему-то с левой ноги. Его кольнула тревожная мысль: «Погрешительно — не с правой дело начал», но, встретившись взглядом с белокурой красавицей, тут же забыл про нее.
— Бог на дорогу, Никола в путь! — крикнула вслед Дарья и, отвернувшись, вытерла уголком фартука набежавшую помимо воли слезинку. Когда лодка уже заворачивала за излучину, Корней оглянулся: Дарья все стояла, зажав коленями от ветра юбку, и смотрела им вслед.
После отъезда табашников бабы долго смывали в бане скверну. В закутке Горбуна тоже все перемыли. С лавки сняли постель и сожгли.
По скиту меж тем поползли пересуды. От внимательных баб не укрылось, как зачарованно глядел Корней на Светлану, и то, что Дарья, стараясь не уступать ей, принарядилась. Даже, согрешив, локон из-под платка будто нечаянно выпустила.
— Эк раскозыряло мужика. Видали, как пялился бесстыжий на антихристову бестию. Кабы до греха не дошло. Как можно? Волосы в косу не собраны, сама в штанах, дабы телеса казать. Все для бесстыдного прельщения мужних взоров, — судачили, осуждали одни.
— Уж кто-кто, а Корней — мужик надежный, на чужу не блазнится, — защищали другие…
Течение в широко разлившейся Глухоманке было едва заметным, так что идти на веслах Корнею пришлось до самой плотины.
Здесь он привязал лодку к дереву и дальше повел по сухому руслу, зажатому в тесном каньоне.
Проводник не заметил, как вышли к Реке, как разбили бивак на песчаной косе. Он таскал сушняк на дрова, драл сырой мох, разводил дымокур, а сам видел только золотистые локоны, которыми играл ветерок, и покачивающиеся в такт шагам бедра сошедшей на землю богини.
С упоением вдыхая тонкий запах волос, он с замиранием сердца ловил легкий шелест ее одежды, украдкой поглядывал на волнительно вздымавшиеся тугие груди. Кипевшая страсть лишила его способности мыслить и трезво оценивать свои поступки. В разгоряченном мозгу то и дело мелькала бесовская мысль: «Хотя бы разок глянуть на красу девичью, как Господь создал, без покрова».
Окончательно потеряв власть над собой, он готов был на все — лишь бы овладеть околдовавшей его женщиной.
К сожалению, не оказалось рядом человека, который вернул бы распалившегося мужика на землю, раскрыл затуманенные страстью глаза на греховность желаний, идущих против Заповедей Бога.
По Большой Реке ходили два пароходика. По расчетам Чванова один из них через день-два должен был проплыть как раз в сторону города.
Г-о-р-о-д! — какое таинственное, полное загадок, слово! Оно пугало Корнея своей непознанностью.
Стараясь оттянуть время расставания, он сказал Светлане громко, так, чтобы слышали ее спутники:
— Пока не посажу вас на пароход, в скит не пойду. А то спросят: «Как они там? Уплыли?» Что скажу? Дождусь уж, раз он скоро.
На следующий день над остроконечными вершинами мрачных елей показался шлейф дыма. А еще через пару часов из-за поворота выплыла толкаемая двумя огромными гребными колесами, выпирающими из бортов, белая громадина с длинным рядом окон и с закопченной трубой посредине. На носу красным было выведено «Климент Ворошилов».
Пилот, сложив ладони рупором, закричал:
— Кузьмич! Чаль к берегу! Кузьмич, к берегу! Это я, Чванов!
Их заметили и в жестяной рупор ответили:
— Привет, Сан Саныч! Тебя ищут. Радиограмма была: «Пропал без вести…»
Судно, осторожно потолкавшись носом в береговой срез, пристало. Опустили сходни.
У Корнея защемило в груди — все, волшебной сказке конец! Между тем Светлана отозвала его в сторону и, прижавшись грудью, горячо зашептала в ухо:
— Едем с нами, лесовичок! Новую жизнь увидишь. Нам в экспедиции такие следопыты нужны. Зачислим в штат проводником. Продовольственный паек, обмундирование получишь. Сразу аванс выпишем. Купишь своим в магазине все что душа пожелает. Сам приоденешься. В «поле» вместе полетим.