Страница 94 из 130
Светлана, продолжая что-то говорить, потянула его за руку к сходням, но Корней уже ничего не слышал, не сводя глаз с пшеничных завитков, перебираемых ветром на оголенной шее женщины, он шагал следом. На его губах играла блаженная улыбка…
В ГОРОДЕ
Пароход шел только в светлое время суток. Как темнело, вставали на якорь. Правда, всего часа на три. Ночи в эту пору с воробьиный скок. Селения встречались редко, но пассажиров на пристанях было порядочно.
Как-то бросили якорь на тихом, глубоком плесе, чтобы пополнить бункер березовыми дровами, быстро поедаемыми огнедышащим чревом судна. Прежде здесь, на пологом склоне холма, было село. Сейчас одна ветхая одноглавая деревянная церковь на самом взгорке свидетельствовала об этом. Паперть, церковные подклети сзади просели. Маленькие высокорубленные окна без рам, полусгнившая деревянная черепица, колокольня с вымахавшей на ней березкой, обильно обросшие мхом нижние венцы, особенно пышные с севера, производили гнетущее впечатление.
Корнею сразу вспомнились заброшенные скиты-призраки. «Тоже, пожалуй, иструхли совсем. Как давно это было, словно в другой, не моей жизни», — подумал он. Подошла Светлана. Ветер трепал ее завитушки, глаза сияли небесной голубизной. Заметив, с какой печалью Корней глядит на скособочившуюся церквушку, сочувственно пояснила:
— Не расстраивайся, таких мест теперь много. Прежде Якутия была населена русскими намного плотнее. — Женщина помолчала и, улыбаясь своим воспоминаниям, опять заговорила: — Скоро Алдан, я уже ощущаю его запах. Он особенный, чувствуешь? — и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Я так люблю наш город. Меня будоражит и радует шум, людская суета. Так приятно все это видеть и слышать после тишины леса.
Открывшаяся через пару часов панорама потрясла старовера. По берегу, утыканному сотнями лодок, заваленному кучами мусора, потянулись приставленные друг к дружке махины каменных и бревенчатых домов, разделенных широкими проемами дорог. Над ними в двух местах сиротливо торчали голубые, в ржавых потеках, маковки церковных куполов. Но главное потрясение — прозрачные льдинки вместо мутных мочевых пузырей в таком множестве окон, что дома эти напоминали пчелиные соты. Дальше, у берега, стояло еще несколько больших белых лодок с чадящими черным дымом трубами. Все это не могло не поразить скитника. От увиденного он одновременно испытывал и любопытство, и страх: сможет ли он в этом непонятном мире разобраться и жить?
У пристани, от вида непривычной толчеи горожан и лошадей, запряженных в телеги и коляски, его и вовсе охватил ужас. И с берега, и с парохода люди что-то разнобоисто кричали друг другу, махали руками, в толпе, расцвеченной россыпью женских платков, заливалась то мелкой звонкой трелью, то басовитыми переливами гармошка. Гвалт и суматоха стояли невообразимые. Длинный деревянный причал в этот час походил на огромную медовую рамку, облепленную встревоженными пчелами.
Попрощавшись с пилотами, Светлана, взяв Корнея за руку, протиснулась сквозь толпу встречающих и повела по дощаному, щелястому настилу, тянущемуся вдоль выстроившихся в бесконечный ряд домов. Навстречу шли люди. Мужики все больше скобленые, женщины — с непокрытыми головами. Срамота! Корней по привычке каждому встречному кланялся и желал доброго здоровья, но ему мало кто отвечал. Светлана вскоре одернула:
— Не приставай к прохожим. В городе принято здороваться только со знакомыми.
Рядом, по дороге громыхали, скрипели пустые и груженые подводы, запряженные одной, реже двумя лошадьми. Откуда-то сбоку с ревом выкатилась сверкающая черным лаком коляска… без коней. Она двигалась, подчиняясь неведомой силе, фыркая сизыми клубами дыма. Возле большого строения с красным флагом коляска остановилась. Из нее вышел человек в длиннополом армяке с разрезом сзади и прошел по мощеной деревом дорожке в дом. Самокатка взревела и, окутав прохожих противной гарью, рванула с места, как упряжка хорошо отдохнувших оленей. Скитник буквально остолбенел.
Жилище Светланы располагалось на втором этаже громадного сруба. Рядом с ее дверью были еще три такие же с белыми цифрами наверху.
— Корней, тут моя квартира, ее номер «15». Запомни. Пока поживешь у меня, спать будешь на кухне, — по-хозяйски распоряжалась она. — А сейчас печь растопи. Чай вскипятим да картошечки на сале поджарим. Отметим благополучное возвращение. Дрова вон в том сарае, — показала она из окна. — Спички на полке.
— Для трапезы огонь можно токо от огнива запалять.
— Запаляй как хочешь. Да не забудь руки с дороги помыть. Умывальник в углу, полотенце там же.
Корней подошел к окрашенному сосуду, похожему на ведро с длинным носиком. Повернул ручку — полилась вода.
«Умно», — подумал он.
— Лесовичок, с мылом руки мой, — крикнула Светлана, заводя часы.
— С мылом грешно, в нем Никонова зараза. Щелоком руки и тело надобно мыть али просто чистой водой, — отозвался скитник.
Перед тем как сесть за стол с дымящейся в сковороде картошкой, Корней достал из котомки деревянную миску с ложкой и, очистив пищу молитвой и поклонами, стал есть.
— Картошку вилкой едят, — заметила хозяйка.
— Грешно дар Божий острым колоть, — не согласился скитник.
В это время по притихшим улицам понесся малиновый перезвон малых колоколов, поддерживаемый густым басом большого.
— Откуда этот красивый бой?
— Ну ты даешь! А еще верующий! Это же в храме звонят!
Корней подошел к окну. Звон несся от дальней колокольни.
— А в соседнем храме отчего ж не звонят?
— Там склад нашей экспедиции.
— Как можно такое святотатство! — гневно воскликнул скитник.
— Так от него хоть какая-то польза. Попам-то народ дурить и одного храма довольно.
Корней чуть не поперхнулся от возмущения, но смолчал, только желваки заиграли на скулах.
Смеркалось. Светлана подошла к круглому черному «пенечку» на белой стене, щелкнула «курком», и свершилось чудо — прозрачный стеклянный шарик над головой засиял словно маленькое солнышко. В комнату, как по волшебству, вернулся день.
— Как ты это сделала?
— Ты о чем?
— Как ночь превратила в день?
— Эх, лесовичок-моховичок! Это не я, а электрическая лампочка. В ней есть проводок. Когда по нему течет электрический ток, он раскаляется и ярко светит. Понял?
Чтобы не показаться совсем глупым, Корней кивнул.
Утром его разбудило тонкое пиканье, следом приятный женский голос торжественно объявил: «Доброе утро, дорогие радиослушатели. Московское время двадцать четыре часа». Затем в комнате громко заиграли невидимые музыканты и мощно запел хор.
— Господи помилуй! Чур, меня!
Старовер, крадучись, подошел к черной тарелке, из которой неслись все эти необычные звуки. Осторожно заглянув за нее, он ничего, кроме конуса из черной бумаги и круглой железной коробочки, не обнаружил.
Изумлению Корнея не было предела: «Где ж там люди уместились? Эк у них все мудрено! Одно слово — бесовщина. Видать, такая же говорящая коробочка, что Изосим у топографов слушал — „радио“, кажись, называется».
Прошло несколько дней. Попервости, пока скитнику все было вновь и в диковинку, Корней ахал да охал, порой даже терял дар речи от потрясения, но скоро пообвыкся и ему стало неприютно и одиноко в пестром и суетливом муравейнике под названием «город». Его душа рвалась обратно в тайгу, в вольную, а, главное, привычную среду.
При слове «тайга», столь кратком и емком, в воображении людей возникают самые разные картины. Большинству видится мрачная глухомань с мшистыми трущобами, марями, полчищами гнуса. Кому-то несметные запасы древесины и полезных ископаемых, кому-то роскошная охота. И лишь немногие знают, что тайга — это живое существо с чуткой и благодарной душой, наделяющей полюбившего ее человека способностью по-настоящему видеть и чувствовать красоту.
Особенно тоскливо становилось таежнику, когда Светлана уходила на работу и он оставался один. Прибрав в комнатах, Корней садился у окна и, наблюдая за беспокойной жизнью улицы, поджидал свою богиню. Она каждый вечер обещала ему, что скоро поведет в контору экспедиции оформляться на работу, но этот поход почему-то постоянно откладывался.