Страница 71 из 130
Предложения есаула и штабс-капитана все поддержали.
Узнав от монастырских о трагической судьбе гарнизона, Василий изменился в лице. Часто заморгал, отгоняя слезу. Все решили, что он струхнул. Одно дело — контрабанда, а сотрудничество с белогвардейцами — это уже явное пособничество врагам народа. За такое сразу расстрел. Только есаул да, может быть, еще штабс-капитан догадывались об истинной причине его волнения.
Якут закрыл свою лавку, часть товаров отдал монастырским в уплату за зерно, а остальное вывез, в одному ему известное, надежное место. Сыновей Лосева с неожиданной щедростью одарил: дал каждому по паре сапог, охотничьи ножи и сбрую для коней. Всех удивило, что такой скряга оказался способен на вполне человеческие поступки.
— Лисица притворяется мертвой, чтобы наверняка схватить добычу, так и купец притворяется добрым, чтобы с выгодой чего-то получить, — по-своему оценил необычайную щедрость якута ротмистр.
— Василий, и нам бы чего презентовал, — попросили братья Овечкины.
— Вас пара — два сапога. Вас Бог и так уже одарил, куда больше, — недовольно отмахнулся купец.
Между тем причина его щедрости была проста — Игорь и Тимофей были его внуками. Об этом, взглянув на Игоря повнимательней, можно было легко догадаться — та же мягкая походка, те же вкрадчивые повадки.
Свернув торговлю, Василий через влиятельных друзей получил в улусе должность начальника райторга, вступил в партию и вскоре стал одним из самых уважаемых людей в районе — товарищем Сафроновым.
Трагическая смерть дочери буквально вывернула душу торговцу. Зачем и в дождь и в снег мотался он, не жалея себя, по тайге, старался доставить заказанный товар до покупателя? Зачем богатство копил, золото? Кто это оценит, кто поблагодарит? Даже внукам он пока не мог открыться. Не мог сказать, что он их родной дедушка. Правда, худой, ласковый, с сияющими, как у теленка, глазами, Тимоха у деда симпатии не вызывал — простодыра. Зато к крепышу Игорю, который характером был в него, всегда испытывал нежную, спрятанную от посторонних глаз, любовь. Взяв отпуск, Василий тайно поехал в монастырь. Встретившись с Игорем предложил ехать с ним в улус по документам сына дорожного смотрителя. А оттуда по направлению — сразу в город, в училище советской торговли или, если удастся договориться, на милицейские курсы.
Парнишка не понимал, почему именно его решил облагодетельствовать якут, но согласился, ибо слышал, что сыну белого офицера все дороги закрыты, а перспектива всю жизнь прятаться в монастыре его не прельщала.
Никто не знал, о чем якут говорил с Лешаком, но старец сам помог собрать парнишку в дорогу и благословил его. После их отъезда в монастыре пропал серебряный наперсный крест с цветными каменьями. Хватились пропажи на вечернем правиле. Лешак вспомнил, что он выходил с ним перекрестить в дорогу Игоря. Потом положил крест на скамью у входа в монастырь, брал ли его в руки еще раз, запамятовал. Все обшарили — как в воду канул.
СКИТНИКИ В МОНАСТЫРЕ
Пути-дорожки Лешака и Корнея редко пересекались, но их приязненные чувства друг к другу от этого не слабели. Между ними существовала незримая связь. Они мысленно как бы общались, советовались, спорили — и у каждого было ощущение, что собеседник слышит и понимает его.
В это лето Корнея особенно сильно тянуло к старику — чуял, что его ждет там какая-то радость. И когда в каждодневных делах наметилась передышка, он обратился к отцу:
— Дозволь, тятя, проведать Лешака, может, помощь какая ему надобна — стар ведь.
— И то верно, давненько уж не хаживали. Сходи, спроведай. Я с Григорием сегодня же обговорю[110]. Заодно сольцы принесешь.
Знакомая дорога заняла у Корнея всего два дня. Уже на утро третьего ему открылся памятный холм с крестами над строениями. Но что это?! На месте обширного луга волновались на ветру уже чуть подернутые желтизной квадраты полей. На склоне холма паслось стадо невиданных, похожих на кабарожек животных, обросших длинной шерстью, с острыми рожками и большим выменем. Ворота монастыря сияли медью.
— Неужто новые хозяева? — встревожился скитник. — Странно, сердце чуяло иное.
Корней в замешательстве остановился, постоял перед воротами, и, наконец, собравшись с духом, осторожно отворил их. Во дворе тоже все было по-новому: прежде заросший кустарником, сейчас он был покрыт ровным травяным ковром. От строения к строению вели присыпанные речной галькой дорожки. Боковой навес плотно забит аккуратно сложенными березовыми дровами. На веревках сушилось постиранное белье, в том числе дюжина портков. «Должно быть, и впрямь новые хозяева!»
Цепляясь за последнюю надежду, скитник решительно толкнул дверь келарни[111], в которой прежде сиживали с Лешаком.
За столом перед чашей с дымящейся кашей сидели двое незнакомых мужичков с совершенно одинаковыми бесцветными лицами. Обернувшись на скрип, они удивленно вытаращив глаза, спросили тонкими бабьими голосами:
— Как ты зашел?
— Отворил ворота и зашел, — пробормотал, ошеломленный их сходством, Корней.
Те переглянулись: выходило, что они нарушили установленный порядок и не задвинули засов, когда выпускали братию на работы.
Скитник, наконец, сообразил, что перед ним единоутробные близнецы и, пожелав «Ангел за трапезой», перекрестился двумя перстами, чем враз выдал себя.
— Ты из раскольничьего скита? — спросил, несколько успокоившись, тот, что сидел ближе.
— Правильней сказать — староверческого, а еще правильней — старообрядческого. Раскольники — это те, кто изменил вере. А у нас кака при прародителях была, такова и есть по сей день, — не преминул поправить Корней.
Заметив, что недовольные назидательностью его пояснения незнакомцы нахмурились, поджали губы, добавил:
— Мне б Лешака.
— Так нет его.
Увидев, как переменилось лицо гостя, успокоили:
— Он на протоке, вентеря проверяет. Скоро должен быть.
У Корнея отлегло — слава богу, жив старик!
— Сударь, вы бы присели, поели с дороги, а я за старцем сбегаю, — неожиданно предложил Владислав. Его брат Всеволод тем временем с таким наслаждением стал высасывать из мосла оленя костный мозг, что и у скитника невольно проснулся волчий аппетит. Сглотнув набежавшую слюну, Корней снял армяк из своеделыцины, достал из котомки деревянную чашку, ложку. Наложив из горшка крутой, рассыпчатой каши, прочитал над ней молитву и только после этого приступил к сдержанной трапезе.
Нарушая затянувшееся молчание, Всеволод поинтересовался:
— А не из того ли вы скита, откуда старец все ждет гостей?
— Так он ждет? — обрадовался Корней. — То-то я почувствовал, что надо идти.
— Мы и сами к вам в гости хотим. За невестами.
Корней удивился такой бесцеремонности, но промолчал. Больно странными показались ему эти люди.
— А вы что, давно знакомы со старцем?
— Почитай с малых лет.
— Про вас, староверов, мы слышали много хорошего, но считаем пустым спор о том, какое знамение Богу угодней: в два перста либо в три.
— Извините, но у вас однобокое представление. Суть староверья не столько в защите обрядов, сколько в защите самого православия от чуждых нововведений, заимствованных с иноземных образцов.
— Ишь ты, как загнул! — оторопел Всеволод. — А вон и наш дедушка!
Старатель сразу признал Корнея — годы не ослабили ни памяти, ни зрения да и сам он не изменился, лишь морщины еще глубже пробороздили лоб и еще гуще зароились на его носу веснушки.
— Здравствуй, радость моя! — воскликнул он.
Друзья обнялись, поликовались.
— Как ваше спасение? — справился Корней.
— Слава богу, грех жаловаться, — засмеялся Лешак во весь беззубый рот.
— Рад, что в добром здравии. Поначалу встревожился было. Думал, новые хозяева тута — так все переменилось.
110
Следует заметить, что у староверов на все необходимо испрашивать разрешение старшего. Сыну у отца, деда, а дочери у матушки, бабки. Даже на обычные и повседневные дела, они просили: «Позволь, батюшка, поколоть дров», «Дозволь, матушка, сходить по ягоды», «Позволь, матушка, полы помыть» и т. п.
111
Келарня — кухня, обычно совмещенная со столовой, в старообрядческих монастырях.