Страница 72 из 130
— И новые есть, тока не хозяева, а соартельники. У нас ведь теперь здеся артель — сельскохозяйственной называется. Меня в старцы определили. Хлеб растим, скот держим. Школу вот для тунгусских мальцов открыли. Мечтаем ишо и монастырь возродить, штоб все как прежде было.
— Монастырь?! Чудно! Пошто вам монастырь? Вы ведь безбожник, всю жизнь лишь злату служили, — не сдержал удивления скитник.
— Учись своим умом до всего доходить. Все спрашивают тока неразумные дети, а зрелые мужи должны сами находить объяснение. На то голова и дана. А когда все осмыслишь, то поймешь не только это, но и многое другое.
Корней, пораженный мудреной витиеватостью речи старателя, молчал.
— Не обижайся, дружок. Блеснуть захотелось ученостью, прости, Господи, грех стяжания славы человеческой, то бишь грех тщеславия. Кстати, ты к нам в самый раз явился — праздник ведь сегодня — Рождество Иоанна Предтечи. Вечером начнем всенощную. Мы все по-вашему, как в старых книгах писано, делаем. Службы наладили и на клиросе голоса редкие подобрались. Как говорит поручик — «абсолютные октавы». Слушаешь, и, кажется, душа поет и воспаряет.
Корней смотрел на старика с изумлением. Весь его облик излучал безмятежную радость и какую-то особую просветленность. Тем временем подошли остальные монастырские. В трапезной стало тесно и шумно.
Расспрашивая о скитских новостях, Лешак в первую очередь поинтересовался как поживает наставник — больно запал он ему в душу. Штабс-капитан, услышав имя «Григорий», встрепенулся:
— Господин хороший, вот вы сейчас говорили о своем наставнике, его фамилия, случаем, не Тиньков? — обратился он к Корнею с надеждой.
— Верно, Тиньков. А вы откуда знаете?
— Боже милостивый — точно он! Мой старший брат! — вскочил со скамьи штабс-капитан. Волнуясь, обращаясь ко всем и к каждому по отдельности, сияя, он повторял:
— Мой брат! Мой брат нашелся! Я чувствовал, чувствовал, что он жив! В 18-м году известили, что он утонул, ан нет — жив!
— Точно, отец Григорий рассказывал нам, что, когда они бежали из города на лодке, она перевернулась и его напарник утоп, — подтвердил Корней.
— Сударь, вы когда обратно? Я с вами!
— К нам в скит без дозволения наставника не можно.
— Он же мой брат! Разумеется, дозволит!
— Все одно, не можно в скит. По уставу следует сначала получить дозволение. Я передам наставнику о вас. Какое решение он примет, так и будет.
— Вот тебе на! Брата нашел, а вы заладили: не можно, не можно! — рассердился Тиньков и с надеждой глянул на старца.
— Я што? Я предупреждал — у них дюже затворный скит. Пока сам не придет, вряд ли увидишь, — подтвердил, сопя в бороду, Лешак.
Дежурившие по монастырю братья Овечкины еще днем украсили стены молельной свежими цветами, березовыми ветками, отчего в помещении стоял аромат лета. Служба началась в полумраке — горели лишь две лампадки перед ликами Христа и Богородицы в нижнем ярусе божницы, а в оконца сумеречный свет почти не проникал.
Пели на два голоса и очень протяжно: каждое «Господи, помилуй» длилось не меньше двух-трех минут. Над густым баритоном есаула, взлетая ввысь, трепетали чистые дисканты близнецов. Слова как бы утрачивали свою самоценность — возникало чувство, что это души собравшихся славят Бога, и в этой абсолютной радости и трепетной любви одних только слов было уже недостаточно. Красивые завораживающие звуки молитвенного пения, переплетаясь, возносились к высокому потолку и летели к небу. Люди растворялись в этих волшебных колебаниях воздуха и вместе со словами молитвы устремлялись к Престолу Творца.
Хотя многогласие являлось нарушением принятого в скиту одногласного пения в унисон, красота божественного пения так тронула Корнея, что на глазах непроизвольно выступили слезы. Вспомнились слова деда Никодима: «Петь во время службы надо так, чтобы слова завораживали слух, а содержащаяся в молитве истина сама проникала в сердце».
Вечерня завершилась литией, затем началась полунощница, перешедшая в утреню. Шестопсалмие читалось уже по книге — не успели выучить на память.
К утру стала давить усталость. Кое-кто сел на боковую скамью. Только Антон со старцем да есаул Суворов стояли и пели до тех пор, пока первый солнечный луч из узкого восточного оконца не озарил помещение. Прозвучали слова: «Слава Тебе, показавшему нам свет. Аминь.» и служба завершилась.
Ночь закончилась, начался день. Спать не хотелось. Все чудилось, будто вокруг продолжает звучать и давать силы божественное песнопение.
Вернувшись в скит, Корней поведал наставнику о том, что Лешак жив-здоров и, Божьей милости сподобившись, богоугодные дела вершит: праведником стал, артель с пришлыми грамотно организовал.
— Вот уж воистину — велика сила человека, возлюбившего Творца, — подивился неожиданной вести и Григорий.
— У них там этакие перемены! Не вразум даже, как столь малым числом сумели их свершить. И Лешак так ловко пришлыми управляется — не командует вроде, а они с полуслова его понимают и слушают. Хотя, по всему видать, народ дюже породистый и с норовом.
— В том и секрет, что надобно помене управлять и самому жить по совести. Тогда люди следом и потянутся.
— Замыслили они лечебницу открыть, а в прошлый год зимняя школа для эвенкийских детишек уже работала. А еще — не поверите, большое стремление имеют староверческий монастырь восстановить, чтобы все как прежде стало. И Лешак все злато, что за эти годы намыл, на сие богоугодное дело кладет.
— Многомудрое решение: кто смог отказаться от излишеств, тот предостерегся от лишений. Ведь само по себе богатство не приносит счастья, ибо счастье и Божью благодать в полной мере можно ощутить, только делясь с другими. Это то же самое, когда ты один любуешься на что-либо — это не полное счастье, а когда рядом с тобой любуется еще кто-то и ты можешь ему сказать — посмотри, какая красота! — вот это истинное, полной меры счастье. Ибо, складываясь вместе, чувства каждого становятся сильнее и глубже.
Весть про брата Корней берег напоследок. Завершив повествование о монастырских делах, он произнес нарочито равнодушным тоном:
— И лично для вас новость есть.
— Говори.
— Нашел я в монастыре одну вашу давнюю потерю.
— Так я там вроде ничего не терял.
— Брата вашего, Николая, нашел!
— Как ты мог его найти в монастыре, в наших краях, когда он в Гражданскую под Читой сгинул? Я тогда еще в Иркутске преподавал.
— А вот нашел! Жив-здоров ваш брат. Он тоже вас считал погибшим.
— Вот те на! — Григорий даже сел на лавку от изумления. — Не зря мне метилось, что он рядом где-то. Смотри-ка, и на самом деле близко оказался.
— Брат с вами свидеться хочет. Остальные исповедаться желают, а Лешак в первую очередь. Посему очень просят вас не отказать, прийти. Хотят так же получить ваше благословение для восстановления монастыря и миропомазание их в истинную веру.
— В таком святом деле отказа не будет. Слава Богу, потихоньку прозрение приходит и жизнь на старину поворачивает, — возрадовался наставник.
— Есть, отец Григорий, у них еще одна нерешенная проблема: мечтают о семьях, хотели бы после переправы наших девчат сосватать.
— Тоже похвально! Нынче на выданье пять девок да трое на подходе, а парней нехватка. Кто-то в вековухах[112] останется. Так что нам прямой резон породниться. Тем паче, что женихи дальние, а свежая кровь ой как нужна. Вместе к ним пойдем. Исповедаю, совершу миропомазание, а там и в скит можно пригласить на смотрины.
— Когда думаете отправиться?
— Откладывать не будем. Растянешь дело — снег ляжет. Да и брата поскорей увидеть хочется. Готовься через два дня на третий.
Духовник хоть и крепкий был мужчина, но Корней опасался, что одолеть дорогу до монастыря пешим ходом ему будет тяжеловато. Поэтому, по совету Дарьи, убедил Григория ехать на оронах[113]. Пригнанные много лет назад из стойбища Агирчи, они так и держались в окрестностях скита. За это время разросшееся стадо изрядно одичало, но людей подпускало и оседлать их при необходимости удавалось.
112
Вековуха — оставшаяся в девичестве не по обету, а по воле случая.
113
Орон — домашний олень.