Страница 118 из 130
На него было страшно смотреть: вместо глаз — черные провалы, горящий лихорадочным блеском взгляд, заострившиеся нос и скулы.
Горы безучастно смотрели на то, как человек борется со смертью — подобных сцен они видели несчетно, но никогда не вмешивались: все должно идти своим чередом. Проявит человек волю и находчивость, будет жить, уступит — смерть в награду.
От голода и поднимавшейся по воспаленной ноге боли у Корнея начались галлюцинации. То ему виделся впереди костер, то бегущие на помощь люди. Он шел им навстречу, но видение исчезало. Корней последним усилием воли пытался сохранять контроль над собой и отгонять навязчивые видения и слуховые галлюцинации, но не мог.
Изосим чувствовал, что жизнь родителя в опасности, что он не в скиту, но незаживающая обида за мать, младшего брата, сестру и деда с бабкой подавляла желание помочь. Разум затмевала картина, горше которой не было в его жизни: ведьмица обнимает и гладит прильнувшего к ней отца. Два дня боролся он с собой, но в конце концов, сыновья любовь и память о прежних счастливых годах пересилили неприязнь. Он оставил монастырь на старшего инока Макария и отправился к отцу на выручку.
…Корнею очередной раз почудилось, что кто-то идет ему навстречу. Послышалось праздничное песнопение и появился… Изосим. Путник спешно попытался отряхнуть с себя налипшую при падениях грязь, лесной мусор — нельзя же предстать перед старшим сыном в неопрятном виде, и в это время все исчезло…
Изосим едва успел подхватить обмякшее, костлявое тело.
После чашки мясного бульона Корней почувствовал, как по телу разливается жизненная сила.
— Спаси Бог! Уже не помню, когда ел, — улыбнулся он виновато.
Отец вглядывался в лицо сына и не узнавал его. Он лишь отдаленно походил на того, прежнего. Усы, аккуратно подстриженная бородка. Черная шапочка скрывала волосы и высокий лоб, отчего на лице особо выделялись глаза — умные и такие проницательные, что, казалось, все-то про тебя знают, но не осуждают, а сочувствуют, жалеют.
Скитник попытался сесть, но от острой боли, прострелившей правую ногу от ступни до паха, вскрикнул. Заскрипев протяжно зубами, лег обратно на спину.
— Лежите, лежите. Пока не следует вставать, — предупредил штабс-капитан Тиньков, склоняясь над поврежденной ногой.
Ступня начала чернеть. Омертвевшие ткани разлагались, из косточек тек гной. Синюшность подступала к колену.
Тиньков помрачнел. Пригладив встопорщившиеся усы, после недолгого молчания произнес, обращаясь к настоятелю:
— Отец Андриан, посмотрите! Если ногу не отнять, начнется общее заражение, тогда мы уже ничего не сможем сделать — неминуем смертельный исход.
Изосим взглянул на ногу с тревогой, а Корнея в это мгновение залила теплая волна счастья и гордости за сына, которого зрелый человек, прошедший огни и воды, и медные трубы, уважительно величал «отцом».
— Придется резать! Николай Игнатьевич, вы возьметесь? У вас ведь, как помнится, есть фронтовой опыт в таких делах.
— Выбора у нас, отец Андриан, нет. Надо немедля готовить необходимое для ампутации. Поручик, — крикнул он выглянув за дверь, — неси спирт и пару простыней. И попроси есаула ниток из сухожилий сохатого надергать, он умеет. Постарайтесь потоньше — ими зашивать будем, да поскорее, время не терпит, — отдавал распоряжения сразу посуровевший штабс-капитан. — Я пока пойду подготовлю инструменты: нож, иглу и пилу наточу.
Операцию Корней перенес без единого стона. Под конец даже заснул — полкружки влитого в него спирта заметно притупили чувствительность к боли, а значительная потеря крови лишила последних сил.
Дня три состояние прооперированного оставалось критическим: метался в жару, бредил, все звал Дарью.
Рядом с ним почти неотлучно находился сын. Обмывал, мазал, самолично изготовленной заживляющей раны мазью, культю. Поил бульоном из дичи: рябчиков и глухарей. Монахи приносили с мари свежей брусники. Размяв, он заправлял ее медвежьим жиром и давал отцу — от такой толкушки больной оживал на глазах. Настал день, когда, исхудавший до такой степени, что почти светился, Корней попросил мяса. В глазах вновь загорелся интерес к жизни. Он долго не решался поговорить с сыном, но наконец собрался с духом:
— Прости меня, сынок, — тут запнулся, кашлянул. — Прости, Христа ради, отец Андриан, отпусти грехи, коли можешь. Повинен я пред тобой, — и, не сдержавшись, заплакал.
Изосим обнял белоголового отца, прижался к его мокрой от слез щеке.
— Не мне судить тебя, отец. Господь всем судья. Хоть и обидел ты нас, но многому и научил. Откроюсь, люблю я тебя…
Корней лежал, всем телом радуясь свежему, только нынче надетому белью и испытывал такое чувство, будто скинул с себя грязные лохмотья и входит в иную жизнь незапятнанно чистым. В теперешней ситуации он тем более не мог помыслить о том, чтобы вернуться в скит — стать обузой для семьи. Это исключено! Какое-нибудь посильное дело для него и здесь найдется. Господь сам все устроил — место ему отныне только в монастыре.
В один из дней за больным присматривал поручик. В свободное время он все что — то писал, не поднимая голо — вы от толстой тетради.
— Голубчик, позволь поинтересоваться, о чем черкаешь?
— Про поход дружины генерала Пепеляева.
— Слыхал, слыхал в Алдане про такого. И в лагере рассказывали. А ты что же, участвовал в том походе?
— Да, имел честь. Это была последняя, выдающаяся по мужеству и трагическая по исходу, масштабная экспедиция Белой гвардии. Не могу допустить, чтобы подвиг ее участников канул в лету.
— Любопытно почитать. Дашь?
— С превеликим удовольствием. Вы будете одним из первых читателей. Только с недельку потерпите. Осталось дописать последнюю главу. После этого обязательно дам. Правда, не обессудьте, пока без начала — оно у штабс-капитана. Он, как очевидец, милостиво согласился просмотреть и сделать уточнения, а, возможно, и дополнения.
НАСТАВНИК
Наставник Варлаамовского скита отец Григорий, в миру Тиньков Григорий Игнатьевич, любил Впадину и запрятанную в ее безлюдной глухомани общину всем сердцем, и не мыслил себя вне ее.
Батюшка его, Игнат Савич, предприимчивый выходец из старинного дворянского рода, изменив традициям своего сословия, купил в Костроме мукомольный и лесопильный заводы с тремя паровыми котлами и типографию, которые давали хороший доход. Семья жила в Екатериновке, что под Костромой, в родовом поместье. Изучая передовые методы ведения сельского хозяйства, отец с младшим сыном Николаем целое лето прожили в Германии. Николай в дальнейшем выбрал карьеру военного. Похвально окончив юнкерское училище, он провоевал с 1914 по 1918 года на германском фронте. За храбрость был награжден именным оружием и двумя орденами. В Гражданскую, сначала победно прошел вместе со своим батальоном от Екатеринбурга до Казани, а потом, стиснув зубы, бесславно отступал до Дальнего Востока. Летом 1922 года, по воле случая, оказался в Охотске, где в числе первых записался в соединение полковника Лебедева, отправлявшегося в Якутск на помощь повстанческой армии Коробейникова.
В церковь Игнат Савич ходил редко, хотя не скрывал, что симпатизирует староверам. Зато был щедр на пожертвования — на них в губернии были построены два храма. Замечая у старшего сына тягу к теологии, послал его на обучение в Москвскую духовную семинарию. Откуда Григорий вернулся в сане иеродьякона. Приступив к службе, он увлекся историей Раскола и весьма преуспел в этой области. В журналах начали публиковаться его исследования по трудам старолюбцев 18 века. Как раз в эти годы, особенно после Указа Николая Второго от 1906 года о веротерпимости, прекратились гонения на староверие и стало даже престижно и похвально приглашать на работу его приверженцев. Ему, уже признанному ученому, стали поступать различные предложения: то прочитать курс лекций по истории старообрядчества в университете, то написать статью в открывшихся в то время в большом количестве, толстых журналах, то выступить на научном симпозиуме славянофилов или историков. А Иркутский университет прислал приглашение на должность профессора на кафедре истории религий. Григорий давно мечтал побывать в Сибири и с радостью откликнулся. Там и застала его революция. Несколько месяцев он жил в монастыре, а когда насельников выгнали, один из монахов предложил схорониться на лесной заимке у его родителей. Лодка, на которой они поплыли, угодила под залом. Спастись удалось лишь Григорию. Долгое время он кочевал с эвенками. Счастливая встреча с Корнеем в опустевших скитах у Синих гор привела его во Впадину.