Страница 117 из 130
ПОСЛЕДНЕЕ СТРАНСТВИЕ КОРНЕЯ
Отстраивали скит два года. Для Корнея они пролетели даже слишком быстро: занятый на лесоповале, дома ночевал редко, все больше в лесу в шалаше. Когда возводили срубы, тоже от темна до темна пластался на стройке изо всех сил. Дарья вроде делала все, как положено: и кормила, и обстирывала, разговаривала с ним, но все это лишь из врожденного чувства долга, без любви.
Корней не обижался. Да и как обижаться, коли сам растоптал свое счастье. В то же время постоянно ощущать ее молчаливую холодность было тяжко. Младший сын Паша, хоть и работает рядом, тоже сторонится: привык жить без отцовской подсказки, всему дедом обучен. А тот и вовсе не здоровается. Только зыркает. Одна Ольга, втихаря от мужа, по-матерински, жалела и, гладя его непослушные вихры, уговаривала:
— Потерпи, милой, потерпи! Это также, как наш скит сгорел в одночасье, а восстанавливаем второй год. Обвыкнется она, и все будет как раньше.
Корней, можно сказать, нежил, а маялся. В лагере ему представлялось, что вот вымолит он прощения, и заживут они счастливо и в согласии, ан нет, не выходит как-то. Да и со скитскими прежних отношений наладить не получалось. Пока отстраивались, вроде все дружно, а теперь опять пустота вокруг. Одна отрада — мать. И успокоит, и пожалеет, и присоветует что, коли надо. Она и подсказала сыну:
— Может, тебе в монастырь сходить? Изосима повидаешь. Небось и не представляешь, каков он стал! Прощения у него испросишь. Он ведь сильнее других страдал — любил тебя очень. Так и скажи наставнику, мол перед сыном повиниться хочу.
Мать как-будто читала его мысли. Корнею и самому давно хотелось посмотреть, каков стал Изосим — пятнадцать лет в разлуке.
Зайдя к наставнику за дозволением, Корней увидел, что тот с женой Анастасией — его теткой, прижавшись к друг дружке, как два голубка, распевают любимую стихиру.
— Доброго здоровья! Благостно смотреть на ваше согласие.
— А чего грустить? Отстроились. Провиант на зиму запасен, в скиту достаток, покой. Нет среди нас соперничества и зависти, нет первых и отсталых. Отсюда благость! А ты чего невесел? Сказывай, что у тебя, — приказал наставник.
— За дозволением пришел, отец Григорий. В монастырь сходить. Тяжко мне здесь. Вроде и простила Дарьюшка, да любовь, похоже, не вернуть. И пред сыном старшим повиниться хочу. Обидел его крепко своим уходом… А может, и постриг приму.
Наставник поднялся с лавки во весь огромный, самую разве малость осаженный годами, рост:
— Отговаривать не стану. Чистый путь тебе, Никола в дорогу. Поклонись от нашей общины братьям, скажи в гости ждем — всегда рады их видеть. А как тебе поступить, сам решай — перечить не стану. Верю — боле не оступишься.
Желая укоротить дорогу, Корней пошел не по тропе, а напрямки через Синий хребет, как прежде, в молодости. На спуске, наметанным глазом, уловил чуть приметную звериную тропку. Свернул на нее и вскоре оказался в глубокой теснине. Здесь было мрачно и сыро. Где-то внизу, в полумраке, журчала вода. Тропу перегородил конус свежей осыпи. Пересекая сыпучий скат осторожными, скользящими шажками, оживил ее: камни пришли в движение, и путника понесло вместе с ними к краю пропасти. Ухватиться было не за что. Будь осыпь поуже, Корней мог бы, быстро перебирая ногами, пересечь ее, но здесь не успевал: через несколько секунд (ему показалось, будто прошла вечность) он уже летел вместе с камнями в пропасть. Скитник впервые в жизни от отчаяния закричал. Тело втиснуло в каменную щель. Мимо пролетали одиночные камешки. Задрав голову, Корней увидел сквозь рыжеватую пыль голубую полоску небесного свода. Осмотревшись, он сообразил, что застрял в скальном сужении. Шершавые стены сходились в этом месте почти вплотную. Корней с замиранием сердца наклонил голову, пытаясь понять, далеко ли дно расщелины и, не увидев под собой пугающей бездны, вздохнул с облегчением — его ступни висели в сажени от земли.
Волки, бежавшие вдоль ручья, учуяли человека. Они забрались на груду камней и, задрав морды, обнюхали соблазнительно близко свисавшие ноги, но не тронули — сытые были.
В надежде выбраться, Корней попытался подтянуться, помогая руками, но это только усугубило его и так незавидное положение — заклинило так плотно, что стало трудно дышать.
Через день оголодавшая семейка серых вернулась. Волчица, подпрыгнув, первой вцепилась в один из ичигов. Повиснув трехпудовым маятником, она стянула, в конце концов, сыромятную обувку с ноги человека. Корней, понимая, что сейчас волку ничто не мешает оттяпать его ступню, попытался подтянуть ноги к себе. Но согнуть удалось только левую, а правой он даже пошевелить не смог.
Волки, поочередно прыгая и клацая клыками, откусили на ней пальцы. Он слышал хруст костей, но онемевшая нога была совершенно бесчувственна.
«Вот и настал час расплаты. Мудреную кару Господь мне устроил», — подумал скитник и, готовясь к неизбежной смерти, сосредоточился на молитве.
Малость добычи и капавшая кровь только распалили серых, но оторвать кусок покрупней, как ни старались, не смогли. Тогда звери пошли на хитрость. Двое легли на горку, а третий, встав на них, принялся прыгать — тоже безрезультатно. Толчок не получался — податливость опоры сводила на нет выигрыш по высоте. Раскрыв пасти, хищники какое-то время, толкаясь, ловили алые капли. Но кровь капала все реже — раны запеклись. В конце концов волки ушли…
Впав в дрему, Корней увидел высоко в небе Бога Отца, сидящего на троне в сиянии одежд необыкновенных голубых тонов. От Него исходил теплый, как от солнца, свет. Затем трон приблизился к земле. Откуда-то появились люди и направились цепочкой по зеленой траве к седовласому Старцу. Вдруг одежда на них стала тлеть. И Бог произнес: «Все тленное спадет, и только ваши добрые дела станут одеждой». Одежда у всех получилась разная. У кого плотная, у кого почти прозрачная, а у иных и вовсе одежды не стало. Те люди, что в одеждах остались, переступили с земли на небо и предстали перед Творцом, а кто без нее — не смогли от сраму даже приблизиться. Среди ступивших на небосвод разглядел и себя. Он был в полупрозрачной одежде, но архангелы последних врат завернули его обратно. «Ты еще не все земные испытания прошел», — сказали они…
Ангел смерти уже вился над обескровленным, иссохшим пленником расщелины. Нестерпимо хотелось пить. Вода журчала совсем близко, но была недоступна. Из последних сил разомкнув веки, человек увидел в щели над собой солнце, застывшее посреди пышных облаков.
Корней выдохнул застоявшийся в груди воздух. Но что это? Показалось, будто чуть сполз вниз! Выдавив остатки воздуха, просел еще ниже! Мысленно представляя себя плоским, как лист, вдыхая и выдыхая воздух, скитник, в конце концов рухнул на кучу камней. От пронзившей боли потерял на некоторое время сознание.
Беспалая ступня распухла и болезненно пульсировала. Страдалец порой вскрикивал от боли. Скатившись с камней, он пополз к ключу. Прильнув к живительной влаге, пил долго и жадно. Никогда в жизни вода не казалась ему такой вкусной и желанной, как в эти минуты. Напившись, отдышался, но вскоре опять с жадностью и благодарностью прильнул к воде.
Силы понемногу возвращались. Корней обмыл ступню, обернул листьями мать-и-мачехи, натянул на нее оторванный рукав рубахи. Лохматя пятерней волосы на голове и бороде, стряхнул с них мусор, умылся. Разглядывая отражение в воде, он не узнавал себя. Особенно удивило то, что голова стала совершенно белой и по бороде густо разметало седые нити. Потом, став на четвереньки, «пошел» скрежеща от боли зубами, вниз.
Добравшись до первых деревьев, он вынул из-за пояса топор и вырубил из стволов молодых березок подпорки. Опираясь на них, поковылял по тропе переплетенной, как натруженная рука венами, толстыми корнями. Запас человеческого мужества неисчерпаем. Непонятно как, но скитник упорно шел по направлению к монастырю. Спотыкался, падал, терял сознание, опять вставал и опять шел.