Страница 116 из 130
Стремясь хоть в чем-то походить на неистового протопопа, Капитон истязал себя многочасовыми молитвами во имя Господа, доказуя этим свою любовь к Нему. В конце концов им овладело неодолимо-навязчивое желание огненной смерти.
Демьян, по отрешенному взгляду, не сходившему с конопатого лица сына чуял, что с ним творится неладное.
— Сынок, о чем ты все думаешь? Поведай!
— Не тревожьтесь тятя, ни о чем.
— По очам вижу, что-то томит тебя. Не таись, может, что присоветую али пособлю.
— Понапрасну беспокоитесь, тятя, поблазнилось вам.
— Ну и, слава Богу. А то мне что-то не по себе… Глядикась, ветрено сегодня, к перемене, похоже. Сходил бы, Капитоша, березовых веток для бани наломал, лист поспел уж, а то, коли дождь зарядит, всю духовитость вымоет.
Навязав плотных веников, Капитон развесил их в предбаннике сушиться. После вечери взял в сенях рулон бересты, заготовленной для нового короба, и опять спустился к бане. Он решил именно сегодня исполнить свою давнюю мечту: предстать через подвиг самосожжения и распевания в огне псалмов, пред очи Всевышнего. Как ни странно, подтолкнула его к этому шагу мысль о том, что от свежих веников будет много густого дыма и он, быстро задохнувшись в нем, меньше времени будет чувствовать боль.
Разложив свитки бересты, прикрыл их охапками сухих веток и запалил баню с четырех углов. Ветер раздул пламя и иссушенные до нутра бревна сруба тотчас занялись ярым пламенем. Капитон зашел в баню и, для верности подперев дверь изнутри колом, громко запел псалом, славя Бога Отца.
Баня запылала жарким трескучим факелом. Часть искр метнуло ветром в сторону кедрового бора и одна из них, угодив то ли в пучок суховатой, смолистой хвои, то ли в спутанную бороду лишайника, подожгла дерево. Быстро объяв его, жадное пламя заплясало, запорхало с кроны на крону новыми факелами-свечами.
Кедры, так любовно сохраненные скитниками при строительстве, в данном случае сыграли роковую роль. Мгновенно вспыхивая, они поспособствовали тому, что скит объяло огненным шквалом за несколько минут. Очумевшие от неожиданности люди выскакивали из домов кто с иконой, кто с чадом на руках.
Огонь, тем временем, с ликующим ревом перекинулся на окрестную тайгу и, подгоняемый ветром, метнулся с устрашающим гулом на безлесую террасу, поросшую тучной травой. Здесь, слабея, быстро опал, но в скиту бушевал еще долго: столбы пламени от горящих изб до полуночи зловеще подсвечивали стоящих в удалении людей.
На огонь, как известно, можно смотреть бесконечно. Он действует на человека завораживающе. Скитники, отходя от нестерпимого жара все дальше и дальше, не могли отвести взоров от созерцания горестной, но вместе с тем чарующей картины бесноватой пляски, безжалостно поедавшей скит. Опадая, огонь трусливо прятался от онемевших от горя людей в грудах углей, которые к утру рассыпались в серый прах — все, что осталось от обжитых, любовно ухоженных «гнездовий» — трех десятков домов с надворными постройками.
Спасли только иконы, Устав, некоторые книги старого письма, еще с Ветлужского монастыря привезенные, и рукописи. Григорий стоял, крепко охватив Пластину, и плакал от бессилия перед огненной стихией.
Мефодий успокаивал его:
— Не пропадем — до времени переселимся в наши пещеры. Там места много.
— И то правда, Мефодий. Бог даст, отстроимся.
Самородки, хранившиеся, как с Никодимовой поры повелось, в доме Елисея, расплавились и растеклись по прокаленной земле увесистыми блинами, посыпанными серым пеплом: Корней принес полпуда золота для поездки на ярмарку незадолго до постигшего скит несчастья, из одному ему известного тайника.
— Слава Богу, злата у нас в достатке. А случись подобная беда в Забайкальском скиту — так хоть помирай сразу. Ведь сколь теперича всего приобретать надобно?! Почитай все, начиная от одежды до топора, — сокрушался дед Тихон.
— Хвала Создателю, что все живы! А отстраиваться нам не впервой. До морозов только поспеть бы. В трудах и молениях искупление наше и спасение, — ободрял и настраивал народ на работу наставник.
— Мово младшого никто не видел? Когда выбегал, в избе никого не оставалось, — тревожился Демьян.
— Я видел, он веники вязал возле бани. Должно быть, там и спит тихоня.
Капитолина, жена Демьяна, опрометью бросилась к реке. Супруг за ней.
Вскоре с берега донеслись крики: увидев на месте бани пепелище, Капитолина завыла во весь голос:
— Чадо мое родненькое, как же я не доглядела.
Скитники бросились к речке. На месте демьяновой бани зияло пепелище.
Бабы разом заголосили, а мужики принялись разгребать еще горячие груды пепла, но ничего кроме камней от очага не нашли.
— Не похоже, чтоб сгорел — кости-то, всяко, должны остаться.
Тут прибрежные кусты зашевелились, и показалась голова, вся в красновато-водянистых волдырях, с обгоревшим чубом. Парнишка смотрел испуганно.
— Капитоша, сынок! Жив! Ну, слава богу! Ох, и напужал ты нас, — бросилась обнимать мальчонку Капитолина, склонившись над ним, словно голубка над своим птенцом.
Демьян, почему-то сразу догадавшись, что пожар сотворил почитатель неистового Аввакума, треснул того хорошенько и потянул за руку:
— Иди погляди, сколько бед из-за тебя! Все ведь в пепел обратилось. Теперича сколь домов заново ставить придется. А до того еще инструмент, провиант, оружие, не токо закупить, но и доставить надобно. Слава богу, до морозов время есть… Чудодеяние, что никто не сгорел, а то какой грех на наши души был бы. Ты хоть понимаешь, что натворил? Чего молчишь? Пойдем, расскажешь наставнику. Скрывать не можно. Господь все видит, скроешь — только усугубишь свой грех… Ох, сраму сколько! Как ты мог… Ладно ума хватило выйти. Что, испугался? Что ты все молчишь?
Капитон стоял, как истукан, глядя под ноги. Только беспрестанно хлюпал носом. Потом тихо произнес:
— Тятенька, когда я горел, сам Господь явился и оградил от огненной смерти. Сказал, что мне еще жить да жить надобно…
Скитникам и невдомек было, что мальчонку спас Изосим, вернее сказать, его провидческий дар. Почувствовав, что в скиту в одной из бань на берегу творится что-то неладное, он мысленно приказал своему брату Паше бежать туда.
Тот в это время складывал поленницу дров и, вдруг, сам не ведая зачем, пошел к речке. Слава богу, вовремя поспел — услышал из объятой пламенем Демьяновой бани крики и, опрокинув на себя бочонок с дождевой водой, вытащил из горящего сруба, задыхавшегося от дыма, соседского мальчонку. Уложив находящегося в полусознательном состоянии Капитона у воды, помчался в скит, на который шла огнедышащая стена.
Григорий был потрясен признанием любимого ученика. К удивлению Демьяна, он не стал бранить, укорять Капитона, а растерянно забормотал «Старый остолоп! Сам же подучил… дурья башка». Потом взял себя в руки и сказал, строго глядя на обгоревшего:
— Дети и так чисты, яко ангелы, им не от чего и незачем очищаться. Аввакум ратовал за страдание, но я тебе не раз говорил о том, нет у него никаких указаний, слов, одобряющих самосожжение, ибо это есть самоубийство — непрощаемый грех. Объяснял, что Аввакумово самосожжение есть мера вынужденная… Да что теперь толковать — скита-то уж нет… Иди…
Когда Демьян с сыном вышли из шалаша, сооруженного для него, наставник долго задумчиво глядел на колеблющийся язычок пламени наскоро изготовленной лампадки, как бы осмысливая случившееся. Ему вдруг пришла необычная мысль: «А может, пожар отвратил от нас большую беду?.. Все вершится по воле Его». И подводя итог размышлениям, громко и торжественно, хотя никого рядом не было, произнес: «Он рожден не для мира и не для земных почестей».
Инструментом и мануфактурой для начала разжились у монастырских.
Чтобы в дальнейшем обезопасить книги и иконы, рукописи и реликвии, новый молельный дом решили сложить по примеру Сергиевского монастыря из дикого камня.