Только люби

— Он не поверил… — предполагаю я, начиная понимать, к чему клонит Марк. Но причем здесь я?

— Почему же? Поверил, — и уголки его губ приподнимаются в намеке на улыбку да так и застывают. — Он хотел семью, детей, хоть и не стремился к этому. Не поверили мы.

— Кто «мы»?

— Я и Богдан.

— Бродин, — киваю, принимая ответ. Да, Богдан всегда был горой за Стаса. Мне ли не знать. В сердце никогда не умрут те страшные часы ожидания в коридоре больницы и Богдан...единственный близкий Стасу человек. Его семья, несмотря на мать и старшего брата.

— Я не буду вдаваться в подробности, но в ходе всех обследований выяснилось, что ребенок не его, а Стас беплоден.

— Что за чушь? — я даже не успеваю среагировать иначе. Почувствовать что-то, потому что самая первая реакция всегда правильная. И моя — острое несогласие с этой чушью.

— Еще в армии он переболел паротитом. Попросту «свинкой». Думаю, ты слышала, что это и чем чревато для мужчины?

Да, бесплодием. Хмурюсь, все ещё не понимая, причем здесь я и Стас? Он просто не мог быть бесплоден, потому что во мне рос его плод, его ребенок.

— Беда в том, что там, где служил Стас, не было должного лечения. Болезнь запустили и как результат…

— Бред...полный…

— Мы трижды перепроверяли, — парирует Марк, выбивая почву из-под ног каждым своим аргументом, — пока Стас не послал нас…

О да, это он может. Но…

— Марк, я не понимаю… — всё-таки делаю несколько шагов и падаю в кресло. — Это ерунда какая-то...это…

— Трижды, Женя. Ошибки быть не может.

— Может, Марк, потому что этот ребенок Стаса. И мне плевать, если ты думаешь иначе.

— Я не думаю, иначе я был бы дерьмовым психологом, — говорит так, словно я обвинила его в семи смертных грехах.

— Но…

— Но так думает Стас…

Этот разговор случился три дня назад. Марк предлагал помочь доказать Стасу правду, но я отказалась. Не буду я никому ничего доказывать. В любви либо веришь, либо нет. Но тогда это уже не любовь, а сплошная пародия. А после того, как я «случайно» встретила Богдана у женской консультации — точно знала, что Стас уже в курсе о моем положении.

Спрятала телефон в сумочку, получила от Елизаветы Юрьевны, моего гинеколога указания, как себя беречь, чем питаться и когда прийти на следующий прием, и торопливо сбежала из женской консультации.

Октябрь радовал теплом и пестротой красок. Солнце ласкало кожу, улыбалось с синего небосвода, прыгало зайчиками по радужной листве. А у меня внутри цвело целых три солнца. Моих и немножко Стаса.

— Когда-нибудь я расскажу ему, — обещала своим малышкам, обнимая живот. — А сегодня я просто побуду немножечко счастливой.

Вот так эгоистично счастливой: без долгов прошлого, тоски и мук совести.

И в ответ на пропущенный звонок от сына написала смс:

«Прости, мой хороший, но сегодня я слишком счастлива для похорон».

И впервые за эти три недели отключила телефон.

Все выходные наслаждалась счастьем: гуляла в парке, ела пироженки в любимой кофейне, кормила голубей на старом пруду у храма. А вечером устраивалась на веранде своего нового небольшого домика, который снимала в таком же неприметном городке в сотне километров от Стаса, и вспоминала. Перебирала, как бусины, наши дни, где мы со Стасом были счастливы. Вдвоем. И рассказывала о папе своим девочкам. Не знаю, откуда и как, но я была твердо уверена: все трое — будущие принцессы. Стас всегда хотел девочку и говорил, что у нас обязательно будет маленькая Куколка, так похожая на меня. Давно, словно в прошлой жизни. А он никогда не нарушал обещаний.

О выключенном телефоне вспомнила в понедельник, когда вышла на работу. Уже после уроков обнаружила с полсотни пропущенных вызовов и вдвое больше непрочитанных сообщений.

Сердце пропустило удар. Все сообщения были от Стаса.

Дрожащими пальцами открыла последнее, отправленное всего час назад. Сделала вдох и перестала дышать.

«Уже еду».

Всего два слова, перевернувшие мир. Но только это не могло быть правдой. Да и адресовано могло быть вовсе не мне. Потому что Стас ни за что не приехал бы ко мне. Он обещал вычеркнуть меня из своей жизни.

Но мое «Куда?» улетело прежде, чем я сообразила, зачем это делаю.

— Снова задаешь глупые вопросы, — насмешливый баритон сорвал мое бедное сердце в галоп. Медленно обернулась на него и прилипла взглядом к его хозяину.

Стас стоял, привалившись плечом к дверному откосу, и внимательно смотрел на дисплей телефона. А я — только на него. Одетый во все чёрное, он словно принес с собой грозу: хмурый и до невозможности красивый, завораживающий. А в длинных пальцах белая орхидея контрастом. И что-то яркое, блестящее на запястье.

Сердце пропустило ещё один удар.

— Что это?

Спросили в унисон и схлестнулись взглядами. Бездонный космос с ослепительными вспышками звёзд окутал теплом и нежностью так неожиданно, что покачнулась, едва поднявшись.

Стас оказался рядом, прижал к себе, шумно втянул носом воздух.

— Ева…

— Стас…

Одним дыханием на двоих. Его пальцы запутались в моих волосах, вплели в косу сладко-пахнущий цветок. А мои нашли холодные звенья браслета.

— Ты все-таки его носишь? — погладила его запястье, всматриваясь в витиеватые буквы гравировки.

— Всегда носил, Бабочка. С того самого дня.

— А…

— В ремонте был.

И в ответ протянул мне свой телефон, во весь дисплей которого было развернуто черно-белое фото с нашими детками.

Тихо рассмеялась, понимая, что вместе с сообщением отправила и снимок.

— А это наши дети, Беляев. Вот это, — взяла ладонь Стаса и его указательным пальцем обвела крохотную точку ближе к себе, — Полина. Это, — подвинула его палец чуть ближе к нему, — Анна. А это, — и в глаза его черные заглянула. Космические, сейчас влажные от слез. — Это Злата.

Вскинулся резко, задев носом мой. Почухала кончик, тихо ойкнув. Да, я назвала двух девочек именами его матерей: той, что подарила этому миру моего мужчину, и той, что вырастила его таким настоящим. Вырастила для меня. И теперь я точно никуда его не отпущу, даже если мне придется выгрызать его у всего мира. Даже если придется воевать с ним самим. Не отдам.

— Ева… — выдохнул, обняв мое лицо своими горячими ладонями.

— Знаешь, Стас, — говорила тихо, прикрыв глаза, наслаждаясь его мягкими поглаживаниями. — Я очень сильно люблю тебя. Но если ты заставишь меня делать анализ ДНК — не прощу никогда. Запомнил? Эти девочки — твои, Беляев, даже если ты в это не веришь.

— Наши, — вдруг произнес, и я губами ощутила его улыбку. — Эти девочки наши, Беляева. И я всегда верил тебе.

— А как же тогда диагноз?

Усмехнулся.

— Кот рассказал?

Кивнула.

— После того, как я узнал диагноз, полгода жил в Тибете, — говорил тихо, нежно целуя скулы. — Искал гармонию с собой. Там был один монах. Мы с ним каждое утро чай пили и встречали рассвет. Он называл это медитацией, а мне было пофиг, как это называть. Мне нравилось наблюдать, как начинается новый день. Алые мазки на темном небе, а после вспышки золота и янтарные брызги, стирающие темноту, — выдохнул удивленно, словно сам не верил тому, что говорил. Что эти слова говорил именно он. — Там потрясающие рассветы, Ева. Я тебе обязательно покажу. Хочешь?

— Хочу. Я все хочу с тобой, Стас.

Рассмеялся тихо и так проникновенно, что у меня мурашки табуном пронеслись по телу, скатались в горячий клубок на дне живота.

— Монах сказал однажды, что во мне слишком много тьмы. Ее не излечить. От нее не избавиться. С ней можно только примириться и жить дальше. Я спросил: как? «Найди свое солнце», — ответил он, посмеиваясь. И в тот момент из-за верхушек гор выкатилось рыжее солнце, а мне на ладонь села бабочка. Черно-красная...похожая на твою. Монах смеялся, а я...я решил найти тебя. Но я и подумать не мог, что дети...Я когда узнал, напился в хлам. А утром поехал анализы сдавать. Видела бы ты лицо врача, — и снова тихий смех сорвался с его губ. Легкий, что взмах крыла бабочки. И сердце защекотало этим прикосновением. Улыбнулась, вдыхая терпкий аромат с горечью шоколада.