Только люби

Только люби

Лана Черная

Моему сыну.

Пролог.

Две полоски. Я смотрела на эти две полоски, и хотелось расхохотаться в лицо твари-судьбе, которая швырнула меня о камни и теперь с наслаждением наблюдала, как я подыхаю. И я в который раз пыталась найти ответ на извечный вопрос: «Где же я так накосячила?»

Пять лет. Пять лет я пыталась забеременеть. Пять непростых лет и ссор с мужем. Пять лет анализов, врачей и ложных надежд. Мы были абсолютно здоровы оба, но что-то не выходило. Не складывалось у нас и родить снова я так и не смогла. И я перестала надеяться и пытаться, всю себя отдав воспитанию сына. А теперь…теперь эти две чертовы полоски разбивали вдребезги мое и так потрепанное сердце, потому что я понимала – этот ребенок не нужен никому, даже мне. Особенно мне. И тошнота липким комком застряла где-то в глотке. А я не могла не смотреть. Почему-то казалось, что это ошибка. Так же бывает. Тесты врут. Поэтому я купила не один – семь. И на всех эти чертовы полоски. Я перебирала их дрожащими пальцами и слезы катились по щекам. Это неправильно, несправедливо. Это, черт побери все на свете, не должно было случиться. Не сейчас. Не так. Не с ним.

Качаю головой, растирая слезы, и смотрю на свое отражение в зеркале. Кому я вру? Именно с ним я и хотела. Именно от него. Маленькую девочку. Принцессу, в которой он бы души не чаял. Которую непременно баловал бы и с которой был бы настоящим и живым. Именно ему хотелось подарить дочку. С ним хотелось того, чего у меня никогда не было - семью. И чтобы он, наконец, хоть кого-то любил, кроме себя.

И боль кусает под ребрами, срывая дыхание.

Открыла кран и набрала в ладони холодной воды. Плеснула в лицо, еще и еще, пока тошнота не упала на дно желудка, а глаза не перестали наливаться слезами. Пора заканчивать с жалостью к себе. Я взрослая самодостаточная женщина и я справлюсь без него. Без всех.

Закрутила кран, вытерла раскрасневшееся лицо, сгребла все тесты, запихнула в косметичку. И снова глянула на себя в зеркало. Ничего необычного: светлые волосы до лопаток, голубые глаза с сеточкой морщинок в самых уголках, россыпь веснушек на разрумянившихся от ледяной воды щеках, тонкие искусанные губы. Самая обычная женщина, у которой за плечами двадцать лет брака и взрослый сын.

И этот самый взрослый сын тут же напоминает о себе телефонным звонком. Уселась на край ванны и ответила:

— Привет, сокровище мое.

— Мам? — тут же взволновался сын, а у меня под кожей тепло растеклось от его голоса и от того, что он позвонил именно сейчас, словно почувствовал, как мне плохо. — У тебя все в порядке?

— Все хорошо, Дань, —  улыбнулась, вкладывая в голос всю свою любовь. — Как ты?

— Скучаю очень, мам, — прошептал, но достал до самого сердца, которое рванулось лихорадочно и забилось сильнее. И я вдруг поняла: я хочу этого ребенка. Как когда-то хотела своего несносного мальчишку, что сейчас на другом конце континента. — У меня через неделю игра, помнишь?

— Конечно, я помню, сынок, — прикрыла глаза, впитывая его низкий голос, запоминая до следующего звонка. Положила ладонь на живот, прокладывая такую странную связь между самыми родными людьми. — И я прилечу, — опережая его следующий вопрос. Но разве я могла иначе? Конечно, я прилечу на его игру, потому что знаю, как это важно для него. А он самый важный человек для меня. — Не знаю, как отец, мы…

— Со Стасом прилетай, — перебил Даня.

А у меня дыхание перехватило. Зачем зовет нас вместе?

— Дань, а ты…

— Да ладно, мам, — отмахнулся сын. — Я не маленький давно уже. Все понимаю. И если ты счастлива рядом с ним, то он явно лучше отца.

Вот такой у меня замечательный сын, все понимающий и все чувствующий. Моя единственная опора в этом хаосе денег, секса и лжи.

— Он лучше, — все-таки сдалась я, сдерживая всхлип. Только он об этом не знал, как и о том, как больно без него, почти физически. И это ломало и корежило до сумасшествия.

— Вот и отлично, — разулыбался сын (точно знала, хоть и не видела его лица). — Тогда я вас жду.

Кивнула, совсем забыв, что он не мог меня видеть.

— Обнял. Поцеловал, — и чмокнул в трубку.

Посмотрела на погаснувший экран, не позволяя слезам пролиться. Выдохнула. Что ж, пора выбираться из своего убежища.

Стас оказался на кухне: стоял у окна и жестко разговаривал с кем-то по сотовому. Я слышала его злой голос еще когда собирала сумку в спальне: только то,  с чем я к нему пришла. Переоделась в свои джинсы и водолазку, волосы в хвост стянула и отправилась прощаться.

— Да мне насрать, что у него семья! — рявкнул так, что я, замершая в пороге, вздрогнула. — Если у него мозги куриные, то ему уже ничто не поможет. И пусть спасибо скажет, что живой. А то…

Осекся, резко обернувшись, и на меня посмотрел. Так, что взвыть захотелось от того, как внизу живота все скрутилось в тугую пружину.

— Все, отбой!

Спрятал трубку в карман и в два шага оказался рядом. Я дышать перестала, когда вдохнула его запах. Когда он костяшками пальцев провел по моей скуле. Подушечкой большого по нижней губе, нажимая, заставляя приоткрыться. И я бы поддалась, приняла его игру, чтобы снова сойти с ума, если бы не эти чертовы две полоски в голове.

— Я ухожу, — выдохнула, когда он обвел контур моих губ.

Бросил короткий взгляд на сумку у моих ног и в темных глазах полыхнул огонь.

— Куда, Ева? — в хриплом голосе неверие. — К нему?

— Нет, — мотнула головой. — Я от тебя ухожу, Стас, — сглотнула, не зная, достаточно ли этих слов. Но он не отпускал, кружил пальцами по моей вспыхнувшей коже и держал. Взглядом держал, злым, голодным, от которого подкашивались ноги и пересыхало в горле.

— Любишь его, да? — не слыша меня, напирал он, продолжая ласкать. И я чувствовала, как его пальцы скользнули вдоль пояса джинсов. Закусила губу, сдерживая стон. — Скажи мне, Бабочка. Ну же. Любишь этого ушлепка?

Снова мотнула головой, перехватила его запястье, когда он опустил руку на бедро.

— Нет, Стас, — повторила настойчивей, не отпуская его взгляд. — Ты и сам знаешь. Но это ничего не меняет.

— Почему?  — а сам ладонью сжал мою плоть через ткань. Я силой удержала себя на месте, хотя хотелось послать все в бездну и рвануться ему навстречу.

— Потому что я не нужна тебе, — он замер, с усмешкой глянул на мой рот, молча отметая все мои слова. Облизнула губы и тут же ощутила его, твердые, властные, как он сам. Закрыла глаза, принимая его натиск и его язык, нагло покоряющий мой рот. Застонала тихо, потому что невозможно ему противиться, невозможно не хотеть его, потому что он не просто чистый секс, он – моя зависимость. Обняла его за шею, прижимаясь всем телом, чувствуя его всего такого горячего, сильного. Он довольно рассмеялся, скользнул губами по шее, оттягивая ворот водолазки. А я зарыла пальцы в его волосы на затылке и выдохнула в ухо, касаясь губами проколотой мочки:

— Потому что ты не хочешь  любить…

Словами можно ударить. И это даже больнее, чем дать пощечину. Я знаю, как это мучительно. Теперь я вижу это в темных глазах того, кто давно и безнадежно стал моим миром. Он отпустил меня и даже на шаг отступил, потрясенный. А я дышала тяжело, вжимаясь в стену, чувствуя, как теряю его безвозвратно. И что бы сейчас ни произошло – я убила его, я знаю точно. Убила правдой, которую он не хочет принимать. Убила тем, что разглядела в нем его.

— Уходи, — прохрипел, рванув ворот дорогой рубашки. Белая с черным узором справа, как татуировка, выбранная мной неделю назад в каком-то дорогущем бутике. Она ему не нравилась, а сегодня он ее надел. Почему? — Давай, вали нахрен отсюда! — рыкнул и еще на шаг отступил, кулаки сжал.

Кивнула, подхватила сумку.

— Но запомни, Ева, — растянул мое имя, вызвав волну дрожи, — выйдешь за дверь – больше не приму. Звать будешь – не приду. Подыхать – не спасу.

Обернулась в последний раз, запоминая того, кто позволил мне верить, что счастье существует, даже если против весь белый свет, и кивнула, не в силах произнести ни слова.