Страница 7 из 47
Без этих самых воспоминаний она не была бы той, кто она есть сейчас, не было бы той, кем она была, и уж точно не той, кем однажды будет. Прошлое, пускай и ушедшее, минувшее, застывшее, все равно важно и дорого. Это укромный уютный крошечный уголок, куда она может сбежать, удрать от реальной жизни, когда бы ни пожелала. Но ей ясно, что злоупотреблять этой возможностью не следует. Хорошего понемножку. Нужно знать меру.
Она поворачивает кран и, набрав в сложенные чашечкой ладони обжигавшей холодом воды, ополаскивает лицо, чувствуя, как эта свежесть расползается бодрящими ручейками по лицу, заставляя рефлекторно встряхнуться. Затем досуха вытирается полотенцем и смотрит на свое отражение.
Она долго искала такое зеркало, но в конце концов все же нашла его в одном магазинчике, где по невысокой цене продавали антиквариат. Его уже как три месяца закрыли, и помещения все еще пустуют, но, если она проходит мимо этого места, то всегда тихо улыбается. Все-таки стоит радоваться маленьким радостям простой (почти всегда) жизни.
Зеркало – прямоугольной формы и с рисунком в верхнем левом углу, рисунком, изображающим солнечные цветы, прорисованные с такой тщательностью и упорством, что невозможно не восхититься мастерством того, кто это сделал. Рама из темного металла не отличается какими-либо особенными украшениями, всего-навсего узор из распустившихся бутонов, переплетающихся между собой в причудливом танце. Иногда пальцы сами по себе тянутся к ним, проводя по кончикам неживых, но все равно красивых лепестков.
Она смотрит на свое отражение и видит там ту же девушку, которую видела давным-давно, через несколько месяцев после Того дня. То же лицо, те же губы, та же кожа, не потемневшая от загара стран, в которых пришлось побывать, те же брови. Даже волосы те же, те же волны притухшего золота, которые могут в любой момент превратиться в водопад жидкого света. Длинные… Сегодня ночью они отросли больше, чем раньше, и щекочут выпирающие косточки на лодыжках. Придется их обстричь, ничего личного, просто коса должна быть только до пояса.
Две дочери Германа в кондитерской, где она работает, необидно посмеиваются, шутливо спрашивая: «Для кого такую красоту бережешь?». Она не отвечает вслух никогда, либо пожимая плечами, либо меняя тему, либо отходя к покупателям. Но мысленно она отвечает всегда: «Больше не для кого». И это правда. Горькая, суровая, но все равно правда, как ни крути.
Да, все то же, и фигура, и шея. Разве что она теперь более худая, жилистая, однако сильная, привыкшая к трудностям. И на ногах много времени проводит, редко стоит на одном месте, и если выдается не дождливая и не слишком холодная ночь, то через чердак всегда выбирается наружу и просто бродит по крышам, перепрыгивая через пролеты или ходя по парапетам, раскинув в стороны руки, с детским ребячеством испытывая судьбу.
Лезвия ножниц смыкаются и расходятся снова и снова, отсекая медовые локоны, которые сразу же темнеют, тогда как остальные пряди тускнеют лишь на мгновение, а затем опять светлеют. Убрав парикмахерские принадлежности в шкафчик, она, не торопясь, заплетает косу и, стянув оставшуюся свободной кисточку белой резинкой, опять смотрит в зеркало.
Да, она все та же. Только глаза у нее сейчас совсем-совсем другие – это глаза старого и умудренного годами жизни человека у еще молодой (для окружающих) девушки. В них много всего: много радости и боли, восторгов и огорчений, много грусти и небольшая толика любопытства, сохранившаяся с былых времен. Иногда ей кажется, что на свете вряд ли найдется что-то, что сможет ее по-новому поразить. Но надежда тем не менее остается.
Пора выходить. На улице апрель, более теплый, чем обычно, но она так и так редко мерзнет. Внутри нее вечно горит тепло, постоянно согревающее ее, от него не избавиться.
Она мимолетом глядит на свою левую руку. На безымянном пальце блестит тонкий ободок изящного золотого кольца, обручального, инкрустированного россыпью бриллиантов – еще одна память о дорогих ей временах. Это колечко при ней постоянно. Другое, тоже золотое, но без украшений, всегда неизменно висит на цепочке под одеждой, поближе к сердцу, и мысли об этом вызывают улыбку.
И она улыбается.
Куртка на плечи, узлы на обувке, легкий стук шагов по полу, щелчок открывающегося замка и лестничная площадка.
Светловолосая девушка с длинной косой и сумкой-почтальонкой через плечо идет по улице, направляясь к булочной, и кивает в ответ на обращенное к ней приветствие жительницы соседнего дома, приветствие, в котором фигурирует другое имя, потому что ее настоящее имя уже никто не знает, и она сама себя так уже давно не называет.
- Утро доброе, Кризанта!
*
- Ты не передаешь мне воды?
Бартон и Романофф с самого утра находились во взятой напрокат машине, припаркованной напротив кондитерской «У Германа» и внимательно следили за той, ради кого их переправили на другой конец земного шарика. Наташа, проголодавшись, купила себе еды из китайского ресторанчика на вынос и теперь мучилась от того, что блюдо оказалось слишком острым. Клинт, расположившись рядом с напарницей, застыл в неподвижности, положив руки на руль и оперев подбородок о сжатые в кулак пальцы. Он выжидал. Просьба Романофф заставила его пошевелиться и достать из бумажного пакета бутылку минералки.
- Спасибо, – она сделала несколько больших глотков и выдохнула. – Ну какой же дурак додумался положить сюда соус чили, а?
- Ты, – невозмутимым тоном ответил Клинт, не поворачивая к ней головы. – Сама попросила, цитирую: «Добавьте мне перчика».
- Я что, правда такое сказала?
- Да.
- Значит, я была не в себе. Очевидно, это влияние смены часовых поясов, – Наташа отставила в сторону белую коробку и, стащив с заднего сидения папку с досье, открыла страницу, к которой была прикреплены две фотографии: одна с дальнего расстояния, другая – с ближнего ракурса. И на первой, и на второй была изображена одна и та же девушка. – Длинные волосы это вообще удобно? – Клинт неопределенно пожал плечами. – Это был риторический вопрос, – на сей раз никакой реакции не последовало.
Соколиный Глаз застыл в некоем оцепенении и пристально наблюдал за Рапунцель, которая ныне, конечно же, носила совсем другое имя. Не знай он, что эта блондинка уже отжила несколько веков, он бы не увидел в ней ничего примечательного или выдающегося.
Девушка казалась совершенно обычной, даже обыденной, и была одета в черную блузку милитари, рукава которой были закатаны до локтей, серые джинсы-дудочки и бежевые конверсы. Если основываться на размерах, то из висевших на вешалке курток (Клинт мог хорошо различить их через стекло витрины) ей принадлежала крайняя справа – коричневая бомбер.
- Забавно, – это были мысли вслух. Клинт сказал это скорее себе, чем Наташе, но та все равно уточнила.
- Что именно?
- Ее имя, – лучник говорил медленно, неторопливо.
- И что же с ним не так? – Романофф перелистнула страницу.
- По документам она сейчас Кризанта. Кризанта Анна Литтл.
- И?
- Кризанта - это редкое английское имя. Означает «золотой цветок».
- Согласно, звучит поэтично, но дальше-то что?
- Не знаю.
- Здесь написано, что владелец кондитерской, Герман Стюарт, шестьдесят семь лет, и две его дочери, Марта и Гарриет Стюарт, чаще называют ее Анной, – Наташа снова и снова просматривала информацию в байндере. – Этот агент в отставке плотно потрудился. Тут все есть, вплоть до того, какими маршрутами наша Рапунцель возвращается домой и во сколько ложится спать.
- Качественная работа?
- Спрашиваешь! Ты что, не читал?
- Доверюсь твоим словам.
- Ладно.
Наушник Романофф оживился, и агент коротко ответила:
- Нет, мы ждем, – а затем обратилась к Клинту: – Место все то же - ее…
- Да.
- Я еще не закончила.
- Все равно да. Мы уже это решили.
- Они хотят уточнить.
Клинт что-то хмыкнул себе под нос, после чего выпрямился, отводя назад плечи и переходя из состояния временного «спящего режима» в состояние «активно». В этот момент Кризанта как раз покидала кондитерскую – заканчивался рабочий день. Судя по отчетам, сейчас она должна была провести следующие полтора часа, бесцельно прохаживаясь по улицам Лондона. А это значило, что жилище на четвертом этаже, чьи окна выходили на южную сторону, будет пустовать и что никто не помешает осуществить задуманный план.