В противовес (ЛП)

Те фокусы, которые откалывают оба Спока, то, что они фактически говорят одно и то же, но просто разными словами, вообще-то довольно жутко. Потрясно, но жутко, вашу ж налево.

Поняв, что он теперь может вести с ней беседу, не опасаясь, что она сорвется на нем, он полностью забирается на постель, и в этот раз Спок колеблется только мгновение, прежде чем берет в ладони ее кулак и мягко распрямляет тонкие пальцы. Боже, это ж какой коктейль хаоса он в себя впитывает, а она не в состоянии и просто попытаться притвориться, что сохраняет контроль над своими чувствами и мыслями. У нее в голове и в обычные дни бардак сплошной, а то, что там творится сейчас… как его щиты выдержат такое?

А он даже не шелохнулся, и она так сильно любит эту физион… ох.

Ну привет. Это на самом деле многое объясняет.

Она вспоминает ту миссию около месяца назад, когда она проснулась в лазарете (не ахти какой сюрприз-то), и Боунс хмурился и бормотал, что они едва удержали Спока от того, чтобы тот не пустил торпеды по планете, и что выглядел вулканец так, будто был готов стереть все то место в порошок собственноручно. Она вспоминает несколько раз, когда она сидела в своем кресле и переводила свое внимание на Спока, а он уже смотрел на нее и не отводил взгляда, пока она не поворачивалась к нему. Он стоит рядом с ней, когда они следуют по новым координатам, всегда и всегда она ощущает его присутствие за своей спиной, теплое и верное, даже когда они цапаются и когда Спок наносит ей поражение логикой, а она парирует железной волей.

Она вспоминает, как смотрела на него по другую сторону стекла, просто смотрела, зная, что умирает, и только хотела, чтобы он понял, что у нее никогда прежде не было такого друга как он; зная, что не заслуживала такого друга как он, такого непохожего на Боунса, не лучшего, а просто другого и столь незаменимого для нее. Она вспоминает чувство счастья, хотя была при этом и ужасно напугана, а потом она просыпается, и он оказывается там, возле нее, неподвижный и безмолвный, незыблемый страж до самого конца.

И она вспоминает Ухуру, прекрасную и потрясенную, рассказывающую ей о том, как у Спока напрочь сорвало его вулканскую башню и как он избил сверхчеловека до полусмерти… и убил бы его, если б она не подоспела к ним.

- Спок… – и, возможно, пришло время, время открыть все то, о чем она никогда не хотела вновь вспоминать, но вспоминает каждый раз, когда засыпает. Она втягивает носом воздух. – Я была на Тарсусе IV.

Спок оборачивает свои пальцы вокруг джимовых, мягко, но не потому что она девушка, а потому она это она. Разница ошеломительная, и она понятия не имеет, откуда ей известно это различие, но отчего-то все именно так. Она могла сказать больше, и ей, наверное, стоит сказать больше, но эти слова уже были больше любого ее признания, на которое она была способна. Эта мысль на вкус как оправдание.

- Я скорблю с тобой, – просто произносит он. И она для него не жертва, он все еще смотрит на нее так, будто она приводит его в полное замешательство, но он никогда не перестанет пытаться разобраться в той загадке, которую она из себя представляет. И она знает, что может показать ему Тарсус, и корвет, и Фрэнка, и его сексуальные домогательства, и она знает, она знает, что его мнение о ней после этого не изменится.

Она не чертова жертва, и Спок не увидит ее в ней, потому что не думает о ней так.

Он поднимает ее руку и прижимает губы к костяшкам пальцев.

- Джим, – говорит он, и на сей раз она слышит в этом именно то, что за этим стоит. Он обнимает ее, и держит ее, и позволяет уткнуться лицом в его шею. Она знает, что он сейчас улавливает от нее, потому что она – как он неоднократно ей повторял, оба его воплощения, – эмоциональное человеческое существо и не может перестать думать. Она сомневается, что ему когда-либо понадобится объединять их разумы, чтобы выяснить, что творится у нее в голове.

И отчего-то она не возражает, ни капельки.

*

- Спок считает, что тебе следует записаться, – сказала Гейла, когда Джим лежала на ее кровати, почти заснув, потому что ее квартирка – это просто свалка. Даже флотская кровать лучше ее собственной.

Джим лениво приоткрывает веки.

- Кто?

- Спок. Мой профессор-вулканец.

Джим знала, о ком шла речь, разумеется, она знала.

- Ага, ну и почему же его вообще колышет, запишусь я или нет? Ему вообще известно, кто я такая?

Гейла фыркает, качая головой.

- Конечно же, он знает.

- Он ведь этого не говорил, да?

- Ну, может, не таким количеством слов, но он точно хочет, чтобы ты «влилась в струю», клянусь тебе.

Джим закатила глаза.

- Что ты ему наплела?

Гейла даже не заморочилась тем, чтобы прикинуться виноватой, вместо этого выглядела она лукаво и самодовольно.

- Помнишь то последнее эссе, которое я написала и которое ты отредактировала так, что оно перестало быть моим? Я сдала его под твоим именем, и он был очень впечатлен, оно того стоило, и он даже позволил мне сдать и мое. Ты хоть в курсе, как трудно впечатлить вулканца? Нет? Вот тебе подсказочка: это офигенно сложно.

Первое желание: охрененно разозлиться. Джим провела больше половины своей жизни – возможно, даже две ее трети – бесясь на всех и вся и на мир в целом, росла и продолжала беситься, пожалуй, еще до того, как осознала это, и она взращивала это чувство, и питала, и защищала его, и прибегала к нему, когда хотела, пользовалась этим праведным гневом, как ей вздумалось, и она больше привыкла к тому, что люди разочаровывались в ней из-за того, что она ничего не делала со своим существованием, а просто шагала изо дня в день.

То, что она к этому привыкла, все же никак не уменьшает раздражения – то, что все считали, что были вправе осуждать ее и то, как она жила, что все пытались все за нее решить, не спрашивая ее.

В какой-то момент она готова была признать, что делала все наперекосяк, просто потому что могла, и когда ей попадался шанс вывести людей из себя, она им пользовалась, и чем больше людей, тем лучше. Она действовала в противовес всем и всему.

Второе желание – отмахнуться и забыть.

- Кому какое дело?

- Джим, мне есть дело, – заявила Гейла и плюхнулась рядом с ней. – Думаю, он влюблен в твои мозги.

- В них влюблены все; это так, для справки, – отозвалась Джим, даже на нее не посмотрев.

- В основном, – осторожно согласилась Гейла. – По-моему, ему любопытно, сможешь ли ты всегда придерживать эту планку или же тебе просто повезло.

Джим знала, что Гейла прекрасно понимала, о чем она говорила – и о чем она очень аккуратно не говорила, а еще Джим знала, что лучше ей не реагировать на вызов. Но это был не вызов, не совсем, потому что Спок не назвал это вызовом. Единственным его действием было аккуратно сформулированное сомнение, а Джим очень нравилось доказывать людям, что они ошибались, нравилось быть полной противоположностью той, за кого ее принимали. Если в ее силах было продемонстрировать, что «пошли вы нафиг, мистер, мои мозги и впрямь такие зашибенные», то она справится.

…Вот сукин сын.

(Но, вот вам честное слово, ее дружба с Гейлой – одна из лучших вещей в ее жизни. Она у нее в должницах.)

*

Спок контролирует процесс передачи заключенных.

И Джим тоже. Она стоит, и прямо и открыто смотрит на Кодоса и его дочь, и не чувствует ничего, кроме легкого неудобства, потому что этот человек не определяет ее. Она куда больше, чем то, до чего он пытался ее опустить, и хотя она и не хочет быть там, у нее есть Спок, обернувший покровительственный кокон вокруг ее мыслей. Он замер рядом с ней, меньше чем в полушаге за ее плечом, ровное уверенное присутствие, и она не смущена, она сейчас должна быть сильной, отказывается не быть такой.

Да и Боунс лучше любого сторожевого пса, которого она могла бы пожелать (или угрюмее; в любом случае хмурость Боунса поистине впечатляющая, а еще она по сути практически постоянна), и он находится по другую сторону от нее, молчит и всем своим видом бросает Кодосу вызов хотя бы выдохнуть не так в направлении Джим.