Страница 14 из 54
— Господи, Ириш, ты что?! Ты плачешь, что ли?!! Ириша… Ирочка…
Действительно, по щекам Ирины Сергеевны текли крупные слёзы, лицо её мучительно кривилось, губы дрожали.
— Златик, слушай, за что ж меня так не… нена… ненавидеть-то?! Чтобы вот так, в кабинете, на все выходные! Что ж я им сделала-то?! Ты же знаешь, как я их, архаровцев, люблю… Я думала, что и они меня!
— Ириш, Иришенька! Знаю, знаю, как ты их любишь… — Злата теперь сама чуть не плакала, — и они тебя очень любят, очень! Поверь! Мне же со стороны виднее! Мои тебя обожают просто! И старшенькие мои тебя очень любили! Всегда про тебя спрашивают, когда звонят или приходят. И приветы тебе передают… Да они ж к тебе тоже забегают… Стали бы они это делать, если бы не любили?! Ну вот, честное слово, — любят!
— Ага, — ещё громче и горше заплакала Ирина, — так любят, что за… за… замуровали-и-и!
— Подожди! Ну не плачь! А то у меня мозги думать отказываются, когда ты так страдаешь. А я чувствую, как какая-то мысль шевелится, только поймать её не могу.
Ирина трагически всхлипнула и попыталась успокоиться, чтобы не мешать шевелению мысли подруги. Успокоиться не получилось, поэтому она зажала рот ладонью и стала тихонько икать, загоняя подступавшие рыдания вглубь. Несчастными зарёванными глазами она неотрывно следила за бегающей около доски взад и вперёд подругой. Наконец Злата остановилась и мрачно произнесла:
— А кто из коллег заходил?
— Да ещё больше визитёров было! Михаил Юрьевич, Гоги, Инна Аристарховна, Лопухов забегал, Мариночка, Ангелина — и та на наш четвёртый этаж со своего второго забралась, Полина Юрьевна, Галина Теодоровна, Марьяша, Рубен Степанович… Тебя только не было!
— Ну, значит, меня, пожалуй, можно на этом основании из злоумышленников исключить.
Ирина снова всхлипнула и затравленно посмотрела на Злату:
— То есть что же это? Меня кто-то из наших запер?! Ещё хуже!
— Нет, не хуже. Потому что взрослые — народ по определению более пакостный, они могут и за мелочь какую-нибудь гадость сделать. Это неприятно, но пережить можно. А вот дети… если дети не любят — это в нашей профессии беда. Сразу следует увольняться и отправляться кактусы выращивать в каком-нибудь профильном совхозе, или как они нонче называются? А теперь иди, умывайся, бери листок и давай думать, кому ты что плохое сделала.
Но подумать им не дали — в кабинет вломился радостный Павел, коротко посмотрел на зарёванную Ирину, мрачную жену, деликатно сделал вид, что ничего такого не заметил, сгрёб обеих в охапку, расцеловал в щёки и сообщил:
— Всё, девчонки! Хорош работать! Выходные! И я намерен их провести в обществе жены, а не в гордом одиночестве. А по сему, будучи, как тебя, родная, предупреждали знающие люди, тираном и деспотом, а также сатрапом, повелеваю с работы уйти!
C этими словами он прошёл к шкафу, достал сапожки жены, пальто и принялся, как маленькую, одевать её. Злата сопротивлялась, вертелась, пыталась объяснить мужу, что никак, ну просто никак не может сейчас ехать домой. Но Павел усадил её на стул, чмокнул в нос и начал обувать. Злате стало неловко, она выхватила сапоги у мужа и быстро сунула в них ноги. Павел протянул ей руки, поднял, на секунду прижал к себе и тут же отпустил, подмигнув.
Ирина заворожено смотрела на них и всхлипывала: нет, никогда, никогда не будет Андрей Симонов её вот так любить! Он вообще на неё не обращает внимания. Она горько вздохнула, взяла своё пальто и собралась одеваться. Галантный Павел отвлёкся от уже одетой жены и помог её подруге. Ирина благодарно улыбнулась. Он с тревогой посмотрел на неё, но ни о чём спрашивать не стал. Вместо этого вытащил из кармана куртки большую шоколадку и протянул:
— Ириш, держи. Если очень надо, то даже в пост можно. Отец Пётр так говорит. А у меня как раз завалялась. Так что ешь давай. И поехали, мы тебя домой отвезём.
Тронутая до нельзя Ирина зашуршала обёрткой и, отломив значительный кусок, сунула его в рот и блаженно зажмурилась:
— Ребят, вы настоящие друзья. Спасибо вам! Мне уже легче.
Настоящие друзья подхватили её под руки и выволокли из кабинета:
— Всё, по домам!
Злата по пути вниз исхитрилась и шепнула подруге:
— Я обязательно буду думать о нашем деле, попробую просчитать, кому ты так досадила. И ты покумекай.
— Даже не моги! — погрозила пальчиком повеселевшая Ирина, в одиночку доедающая плитку шоколада — Рябинины дружно отказались Погрозила и грозно нахмурилась:
— Ты не только учительница и подруга, но ещё и жена. Так что в выходные подумай хоть немного о муже. Он у тебя самый лучший. А я обещаю к понедельнику тебе по пунктам расписать, кого и чем я обидела.
Все выходные Ирина просидела над листками бумаги, в которые методично вносила обиды, реальные и надуманные, что причинила или могла кому-нибудь причинить.
В воскресенье вечером она отложила листки в сторону и горестно вздохнула — никогда ещё она не думала о себе так плохо. Оказалось, что все или почти все коллеги могли на неё за что-нибудь обижаться. Правда, грехи её были мелкими, незначительными. Не грехами даже, а грешками, грешочками, грешулечками. Но ведь такими они представлялись ей, обидевшей, так сказать, стороне. А вот что там видели обиженные — Бог весть. И ужаснувшаяся своей скверности Ирина решила не искать злоумышленника, а поехать в следующие выходные в Никольское к отцу Петру, с которым её познакомили Рябинины, и исповедоваться.
На работу она вышла с осознанием того, что её коллеги — милейшие и терпеливейшие люди, которые на удивление снисходительно относятся к её многочисленным недостаткам. Поэтому планы выведения неприятеля на чистую воду Ирина предпочла забыть, а начать исправлять ситуацию решила с себя.
Озадаченные коллеги с удивлением наблюдали за тем, как и без того добрая, неконфликтная и деликатная Ирина Сергеевна стала просто-таки живым воплощением христианского долготерпения, всепрощения и прочих добродетелей. Посовещавшись, учителя решили, что не иначе, как влюбилась их Ирина Сергеевна, что было встречено с большим энтузиазмом, поскольку в последний раз в школе свадьбу играли больше года назад, когда выдавали замуж Злату. А праздники в дружном коллективе любили.
Злата с пониманием приняла решение подруги, но про себя, посовещавшись с самой собой, постановила за Ириной и коллегами приглядывать. Разубеждать в причинах изменений, произошедших с подругой, она никого не стала. Тем более что Ирина и вправду была очень влюблена. В непробиваемого, но во всех отношениях достойного доктора Андрея Симонова. И Злата подругу понимала, потому что, на её сторонний взгляд, подходили Андрей с Ириной друг другу чрезвычайно.
Ключ от 408 кабинета нашёлся через пару дней. Его приволок Коля Толюшкин. Вся школа знала, что длинная извивающаяся змейка, к которой прикреплено кольцо с тремя ключами — Иринина. Поэтому случайно обнаружив связку с пресмыкающимся в раздевалке спортивного зала, Коля сразу же принёс их хозяйке. А та буквально через пять минут примчалась к подруге, потрясая змейкой.
Злата мрачно выслушала рассказ удивлённой до нельзя Ирины и жёстко оценила:
— Нам очень повезло, что ключи нашёл Коля. Он человек такой невероятной чистоты и так тебя любит, что ничего плохого не подумает. А будь на его месте кто-нибудь другой из старшеклассников, вся школа бы уже обсуждала роман химички с кем-нибудь из физруков.
Ирина слушала с ужасом и тоскливо смотрела в окно:
— А может, это кто-то из физруков меня и запер?
— Не может. Максим Иванович наш весь в любви. Они с Леночкой Мокроусовой из началки начали встречаться. И дело медленно, но неуклонно движется к свадьбе.
— Да?! А я и не знала.
— Представь себе! А Милош вообще самый миролюбивый человек на свете. Ты же знаешь.
Ирина кивнула. Серб Милош Милетич, приехавший в Москву учиться и работавший у них в школе учителем физкультуры, действительно был человеком невероятной, всеобъемлющей доброты и умопомрачительного терпения. Коллеги его не просто любили — обожали. И он отвечал им полной взаимностью.