Страница 1 из 54
Дела и случаи нестарой школьной девы
Яна Перепечина
Февраль 1999 года. Подмосковье
Звонили колокола. В этот ликующий звон из дверей храма вышли невероятно красивые Злата и её Павел. Остановились на высоком крыльце, слушая. Невеста морщила хорошенький конопатый носик — солнце слепило глаза — и сияла так, что смотреть было невозможно. Буквально ярче белейшего деревенского снега, невыносимо блестевшего на зимнем ледяном солнце. Павел чуть смущённо улыбался, но казалось, что с трудом сдерживается, чтобы не крикнуть что-нибудь вроде: гип-гип! наша взяла! — и не запрыгать от счастья.
Ирина никогда раньше не была на венчании и уж тем более не выдавала замуж любимую, самую лучшую, ближе близкого подружку, и теперь стояла между могил старого кладбища, окружавшего церковь, и хлюпала носом. Наверное, про совершившееся Таинство так говорить было нельзя, но ей ужасно, ужасно понравилось. Она проревела, прячась за спинами многочисленных родных и друзей жениха и невесты, почти всё время венчания и даже теперь, выйдя на мороз, всё никак не могла остановиться. Всхлипывала и восклицала негромко:
— Боже, как красиво, как правильно!
Красиво и правильно, в её понимании было всё. И нежная тоненькая невеста в кремовом строгом прямом платье под горлышко. И высокий счастливый жених, не отходящий от неё ни на шаг. И старинный храм, возносящийся высоко-высоко. И рослый молодой батюшка, торжественный и радостный, сказавший в конце долгую, понятную, прочувствованную и какую-то тоже очень правильную проповедь, которую все присутствовавшие слушали с большим вниманием. И гости, на лицах которых Ирина видела только искреннюю радость и любовь. И вообще всё и вся.
Когда Злата и Павел стояли у алтаря на белоснежных подножьях с венцами на головах, невероятно похожие на князя Гвидона и Царевну-Лебедь, какими Ирина их представляла, когда пел хор и острые солнечные лучи путались в окладах икон и резном паникадиле, она вдруг поняла, что больше всего на свете тоже хочет вот так. И теперь всё неотрывно думала об этом и никак не могла успокоиться.
Над белым снегом, над церковным двором, старым уютным кладбищем и всеми присутствующими ликующе заливался колокол: семья родилась! Под этот весёлый светлый перезвон, жених с невестой, вернее, теперь уже муж и жена, стали спускаться по ступеням высокой лестницы. Павел поддерживал Злату, а она — снизу вверх — смотрела на него с такой нежностью и такой любовью! И было холодно-холодно, солнечно, ярко и радостно до кома в горле…
А потом все поехали в старый дом молодых праздновать. И не отреставрированный до конца Дом сверкал окнами и был светел и праздничен. Не хуже какого-нибудь дворца… Да и вообще свадьба была самой весёлой и правильной из всех, на которых когда-либо была Ирина. Она радовалась вместе со всеми и думала, что теперь, наконец, знает, чего хочет, и к чему будет стремиться. Хотя… Где встретишь того, с кем можно вот так?..
Август 1999 года. Москва
Новый год начался — как и большинство учителей, Ирина Сергеевна Дунаева мерила свою жизнь не календарными, а учебными годами — неоднозначно. В плюсе было возвращение к любимой работе, присутствие рядом драгоценных подружек и обожаемых коллег, полученные за лето водительские права и, конечно, ненаглядные дети, по которым она за каникулы страшно соскучилась. В минусе — до сих пор неустроенная личная жизнь. И это, последнее, обстоятельство несколько омрачало жизнь вообще. Да что уж там. Сильно омрачало.
Но, тем не менее, оптимистка Ирина старалась думать только о хорошем. Ну, например, о том, что их школу наконец-то отремонтировали. И теперь можно было забыть обо всех прелестях капитального ремонта без отселения.
А этих самых прелестей было столько, что хоть книгу пиши! Особенно выделялись среди них уроки в три смены, потому что не хватало кабинетов — строители последовательно перекрывали по этажу, а учителя вместе с детьми ютились на оставшихся. Ещё в школьном здании было страшно холодно, и дети сидели на уроках в верхней одежде и даже иногда в перчатках. И тогда Ирина, кутаясь в огромную бабушкину шаль, чувствовала себя натурально героиней чёрно-белого фильма про войну. Особенно, когда грохотало и визжало что-то этажом выше и на неё и учеников сыпалась с потолка побелка.
В разгар ремонта ей позвонила методист и радостно сообщила, что на следующий день приедет к ней на уроки: Ирина собиралась получить очередную квалификационную категорию. Ирина Сергеевна попыталась было подготовить гостью, к тому, что ждёт её в их школе, и посоветовала одеться потеплее, попроще и поплоше. Но, как стало ясно утром, та то ли не поняла, то ли не поверила, то ли решила, что Ирина Сергеевна сгущает краски.
Когда Ирина встретила её на первом этаже, чтобы сотрудница методцентра не потерялась в закоулках их ремонтируемого здания, та стояла посреди заваленного и заставленного вёдрами с краской, мешками с цементом, коробками с плиткой холла и в ужасе озиралась, переступая с одной ножки в щегольском ботиночке на другую. Их чудный охранник Василий Сергеевич удивлённо смотрел на заблудшую цацу из-за своего стола и тихонько посмеивался.
Пока методист и Ирина добирались до кабинета химии на четвёртом этаже, минуя баррикады, ухабы и рытвины, образовавшиеся в результате жизнедеятельности строителей, гостья пришла в полуобморочное состояние, но дрожащим голосом всё-таки предупредила Ирину, что планирует побыть на трёх её уроках. Ирина Сергеевна с готовностью кивнула и гостеприимно распахнула дверь в изрядно пострадавший уже кабинет. Методист, обмирая от отвращения, шагнула на весь в белых разводах линолеум, ещё не зная, что её ждёт. Ирина, в отличие от методиста, представляла, что им предстоит. Но, как это часто бывает, реальность превзошла даже самые худшие опасения.
Во время первого урока с крыши с грохотом летали рулоны старого рубероида, каждый из которых девятиклашки провожали радостным уханьем и восторженными рожицами, которые, правда, памятуя о присутствии проверяющего лица и желая не повредить обожаемой Ирине Сергеевне, старались приглушить и скрыть. Зато рулоны эти, а также кидавшие их строители ничего такого не старались. Поэтому стоял ужасный грохот, сопровождаемый жизнерадостными громкими комментариями ремонтников.
Апофеозом стало падение на первую парту с потолка увесистого куска штукатурки, вывалившегося из межпанельного шва. Девочки заохали, кинулись помогать пострадавшим, мальчишки с интересом уставились на потолок, гадая, кому ещё может перепасть «приключение». Ирина намочила тряпку, благо воду ещё в этом крыле школы не отключили, и пошла ликвидировать последствия. Пострадавшие Коля Толюшкин и Серёжка Иванов, спокойные, как буддистские монахи, отряхнулись от пыли, вытерли парту и вопросительно уставились на Ирину Сергеевну. Проверяющее лицо, наивно снявшее пальто, а теперь стесняющееся, по-видимому, надеть его, сидело, с выражением крайнего ужаса на этом самом лице, дрожало всем телом, дуло на синеющие от холода пальцы и даже ничего не записывало в приготовленном солидном блокноте. Ирина, заметив это, спрятала сочувственную улыбку.
Наконец, со штукатуркой было покончено, пострадавшие заверили, что и не пострадали вовсе, сочувствующие посочувствовали и расселись по местам. Почти сразу забыв о происшествии, Ирина Сергеевна продолжила работу, дети тоже. Урок, несмотря на условия, сходные с прифронтовыми, шёл хорошо. Ученики отвечали, учительница объясняла новую тему и даже умудрилась показать пару опытов, что, как всегда, привело в восторг девятиклашек.
Увлечённая любимым делом, про методиста Ирина Сергеевна успела даже забыть. Поэтому, когда та подошла к ней на перемене, с трудом пробившись через толпу детей, желавших немедленно и во всех подробностях обсудить результаты продемонстрированных опытов, удивилась. Гостья, кутаясь в надетое всё-таки пальто и с трудом ворочая застывшими губами, восторженно посмотрела на Ирину, потрясла ледяными руками её ладонь и хрипло сказала, обращаясь к Ирине почему-то во множественном числе: