Страница 3 из 5
Я погнал своё время, пустил его вскачь —
Эка невидаль – лесоповал! —
Ел подёнщины хлеб, пил вино неудач,
Протрезвившись, ещё наливал.
Жил в полярных широтах, где лыком не шит
Каждый первый, кто ставит вопрос…
И узнал, что назойливый гнус не звенит,
А глаза выедает до слёз.
Я бы мог там безбедно прожить много лет,
У чужого пригревшись огня,
И закат бы сумел принимать за рассвет,
И никто не стрелял бы в меня…
«Любил я блатные словечки…»
Любил я блатные словечки
И драки – квартал на квартал.
И жизнь не плясала от печки,
А волчий являла оскал.
Горячий привет космонавтам!
Такими гордится страна!
А я по заброшенным шахтам…
И было мне имя— шпана.
На сцене актёр, но не зритель:
Спектакль, продолжение, срок…
Хвала тебе, ангел-хранитель,
За то, что не уберёг,
За то, что незримая сила
Меня приковала к столу,
За то, что дружков уносила,
В ближайший пивняк на углу,
За… что мне нелепая доля
В стихах плавить воск и металл?
Была бы на то моя воля —
Ни строчки бы не написал!
«Опять вы мне снитесь, друзья-почемучки…»
Опять вы мне снитесь, друзья-почемучки —
Вы мне докучали, и я не забыл…
Я целому классу чинил авторучки,
И вкус фиолетовых помню чернил.
Лиловые пальцы, лиловые губы…
Девчоночье вредное, злое: хи-хи…
А я был хорошим, а я был не грубым —
Я тайно писал для Маринки стихи.
Но классная наша, она же – учиха —
Меня выставляла… И делу конец.
Я крышку на парте отбрасывал лихо!
А в школе работали мать и отец…
А пончик с повидлом! За восемь копеек!
(Простите, друзья, – захлебнулся слюной…)
А лазов-то было, лазков и лазеек!
И нож перочинный – у каждого свой.
Мы бились нещадно, носов не жалели
За первое место в пацанском строю.
Мы «Взвейтесь кострами…» отчаянно пели.
А если вдруг кто-то орал: «Наших бьют!»…
Да я понимаю, что время другое,
И времени детские души под стать.
Но есть ли у них то, своё, золотое,
Чего не купить, не урвать, не продать?
Они не мечтают о сладкой конфете,
У каждого – куртка, у каждой – пальто.
Хорошие, чистые, умные дети…
А пёрышком «спутник» не пишет никто!
Неподсуден
Я не страдаю от режима
И не меняю баш на баш.
Пишу без всякого нажима:
Я экономлю карандаш.
Меня не били смертным боем
За дилетантские стихи.
Меня водили под конвоем
За настоящие грехи.
«А всё начиналось просто…»
А всё начиналось просто:
Мы шли с похорон отца.
Мой брат – он такого же роста,
Лишь резче черты лица…
Он тоже недавно умер,
Сгорел на моих руках…
С тех пор телефонный зуммер
Прописан в моих строках.
И третья смерть не отстала,
Медлить – удел живых.
Я молча прошёл три квартала.
Три года – и нет троих.
И дома, в сумраке стёртом,
Лишь я остался да мать.
Молчали.
Кто будет четвёртым?
И стыдно теперь вспоминать…
«Не верь, не бойся, не проси…»
Не верь, не бойся, не проси…
А я просил, боялся, верил.
Не я, не я подобен зверю,
А тот, кто это разгласил.
Меня не надобно любить —
Нет ничего во мне такого.
К вопросу – быть или не быть —
Я отношусь весьма хреново.
Я в детстве дрых без задних ног,
За день набегавшись по крышам.
Никто не звал меня – сынок,
Но мой почтарь летал всех выше.
Клешата – только шире плеч!
Дружить – с тамбовским
рыжим волком!
Я изучал родную речь
По синим лагерным наколкам.
И небо было – голубей!
И свист – на запредельной ноте!
Не вы гоняли голубей,
Но вы – поймёте…
«Снятся мне по ночам человекособаки…»
Снятся мне по ночам человекособаки,
Что меня убивали у всех на глазах.
Снятся мне по ночам иссык-кульские маки,
Прибалхашские степи да старый казах,
Тот, который не выдал толпе иноверца
И не смог на прощание вздоха сдержать…
Просыпаюсь от боли, сжигающей сердце,
Словно нужно опять в никуда уезжать.
Разорвали империю в клочья границы.
Разжирели каганы на скорби людской.
Там, где царствует ворон – зловещая птица,
Золотистые дыни сочатся тоской.
Южный ветер хохочет в трубе водосточной,
По-разбойничьи свищет и рвёт провода…
Всё назойливей запахи кухни восточной,
Но не многие знают – так пахнет беда.
«Неладно со времён царя Гороха…»
Неладно со времён царя Гороха
У нас – долдонят все, кому не лень.
А между тем – не так уж всё и плохо:
И ночь как ночь, и день как будто – день.
Куда ни глянь – увесистые негры
Буклетики бесплатно раздают,
И никому не действуют на нервы,
И потому у нас их редко бьют.
И среднеазиатскому меньшинству
Дозволено на улицах кричать,
И «русскому невиданному свинству»
Своих детишек в школах обучать.
А говорили – мы баранов съели,
И зверски распахали целину,
И с кровью кровь мешали, как хотели,
И (вай улляй!) ломились в чайхану.
Всё так: как говорится, жили-были,
Варили в чугунке тупой топор…
А мы ведь их действительно любили,
И, как ни странно, любим до сих пор.
Родине
Не то чтобы нас пригласили —
Скорее наоборот.
Но мы приезжаем в Россию
Из всех суверенных широт.
Нам стало вдали одиноко
И сделалась участь горька.
И с Запада, и с Востока
Течёт человечья река.
Над мыслями нашими властвуй.
Пришли мы к тебе налегке…
Как сладко сказать тебе: «Здравствуй!» —
На русском своём языке.
Осень. Звон ветра. Синь высоты.
Тайнопись звездопада.
Если на кладбищах ставят кресты,
Значит, так надо.
Значит, и нам предстоит путь-дорога
За теплохладные наши дела.
Скольких, скажи, не дошедших до Бога,
Тьма забрала?
Скольких, ответь, ещё водишь по краю,
По-матерински ревниво любя?
Я в этой жизни не доживаю
Из-за тебя.
Из-за тебя на могилах трава —
В рост! – где лежат друзья…
Но истина в том, что не ты права,
А в том, что не прав я.
Мысль превращается в слова
Мысль превращается в слова,