Страница 1 из 5
Владимир Шемшученко
Мысль превращается в слова
© В.И. Шемшученко, 2020
© Издательство «Алетейя»
Об авторе
У меня нет сомнений в том, что Владимир Шемшученко истинный русский поэт. Его русскость бьёт через край, его стихи напоминают мне огранённые алмазы, в которых не испорчена ни одна грань. Система образов в его стихах по-своему уникальна.
Мне иногда бывает страшно за него – я не знаю, сколько он сможет писать на таком надрыве, выдержит ли его сердце боль, которую он пропускает через себя.
Мне непонятно, как совсем ещё молодой человек сумел написать такие строчки:
Я очень пожилой человек, мне уже пора собираться в дорогу, и потому я перед Богом называю Владимира Шемшученко своим братом в поэзии. Поэта, равного ему, в Санкт-Петербурге сегодня нет.
Сколько на своём веку я повидал людей, которые думают, что они на ты с поэзией, что они пишут стихи. А на поверку оказывается, что они всего лишь плетут кружева из слов, создают что-то такое эфемерное, этакое тонкое графоманство. Цветы у них, цветы, а в итоге – пустоцвет, не дающий плодов…
И когда появляется человек, который пишет, как живёт, у которого стихи, а не порхание – его видно сразу.
Живёт в Петербурге Володя Шемшученко – поэт, ума, сердца, человек русского народа, русского языка, поэт обжигающего слова.
Живая душа. Сострадающее сердце. Острота мысли. Хороший русский язык. Потрясающая образность и метафоричность. Мастерская техника стихосложения.
Свободное дыхание стиха. Чётко заявленная позиция человека и гражданина.
Жива, жива ещё русская поэзия, если родятся на земле нашей такие поэты, как Владимир Шемшученко.
Стихи Владимира Шемшученко отличительны ярко выраженной гражданской позицией, в них дышит жизнь и судьба. Я уверен в творческом будущем поэта.
«Слово было в начале…»
Слово было в начале.
Страшным будет конец.
Зачеркнёт одичанье
Милосердный свинец.
Я весёлый и грубый
И в репьях голова,
Потому прямо в губы
Я целую слова.
Полина
3 апреля 2017 года был совершён террористический акт в Петербургском метрополитене
Не жар-птица в Неву уронила перо,
Не сошла на прохожих небесная манна —
В Петербурге у нас подорвали метро.
Рана!
Телефон, как змея… Он ужалить готов…
Сердце лопнет сейчас от малейшего звука…
Позвони! Хоть дыханье услышу без слов.
Мука!
Пальцы, как не мои…
Длинный, длинный гудок…
Вечность тянет своё в исполнении сольном…
Никогда ещё не был я так одинок.
Больно!
Телевизор безжалостно ходит по мне,
Тычет в душу, в глаза —
крики, слёзы и стоны.
А в ушах, как стеклом по железу,
лишь – «…вне
Зоны…»
Тишина
Пером и кистью по зиме
Позёмка пишет акварели.
Дрожат ресницы старой ели
И серебрятся в полутьме.
С зеленоглазою луной
Играет старый кот в гляделки.
Вживаюсь в роль ночной сиделки,
Поскольку сам себе – больной.
Пузатый чайник на плите
Сопит, вздыхает и бормочет,
Как будто мне напомнить хочет
О заоконной красоте.
«Звездам нет счёта,
бездне – дна» —
От белой зависти немею…
И всё же выдохнуть посмею:
Россия – это тишина.
«Вместо бессильных слов…»
Вместо бессильных слов
В самом, самом начале —
Капельки васильков,
Искорки иван-чая.
Ну и ещё – река,
А на реке светает —
Это издалека,
Это растёт, нарастает…
Это ещё не звук,
Это из сердцевины…
Это небесный паук
Звёздной наткал паутины…
Это корова-луна
Тучу поддела рогами.
Это кричит тишина
Между двумя берегами…
Это – здесь и сейчас! —
Заговорить стихами…
Это – последний шанс
Не превратиться в камень.
Речка
Осязаемо, грубо, зримо,
Разбивая в щепу стволы,
Мимо скал, поселений мимо,
Завязав ручейки в узлы,
Раня пальцы о край небосвода —
(Зачерпни – обожжёшь лицо!),
Сквозь закаты и сквозь восходы,
Свозь сознанье – в конце концов! —
То безумствуя, то замирая —
(Вся полёт – боль её легка!),
Ускользает, смеясь, босая —
Неслучившаяся строка…
«Хотел обнять полмира…»
Хотел обнять полмира,
Да руки коротки.
Я метил в командиры,
А вышел в штрафники.
Я не плету сонеты
И не хожу в строю.
Заплечных дел поэты
Меня не признают.
А я всё хмурю брови
И лезу напролом —
Поэзия без крови
Зовётся ремеслом.
Степное
Проскакал по степи
чёрный всадник на красном коне,
И ворвался огонь в белоснежные юрты аула,
И никто не ушёл, и расплавилось солнце в огне,
И крылатая смерть на корявых ветвях саксаула
Наблюдала, как дети
от сабельных корчатся ран,
И пришли корсаки[1],
чтоб обгладывать лица и ноги,
И не слышал Аллах
материнского вопля: «Аман[2]!»
И стоял безответным вопросом сурок у дороги,
И луна не взошла, и ушёл конармейцев отряд,
И вернулись в аул,
подвывая от страха, собаки…
Не ходи к роднику – не вода в нём, а памяти яд,
И не трогай руками росою омытые маки.
Когда лязгнет металл о металл,
И вселенная вскрикнет от боли,
Когда в трещинах чёрных такыров,
Словно кровь, запечётся вода, —
Берега прибалхашских озёр
Заискрятся кристаллами соли,
И затмит ослабевшее солнце
Ледяная дневная звезда.
И послышится топот коней,
И запахнет овчиной прогорклой,
И гортанная речь заклокочет,
И в степи разгорятся костры, —
И проснёшься в холодном поту
На кушетке под книжною полкой,
1
Корсак (тюрк.) – степная лиса.
2
Аман (тюрк.) – пощади.