Одуванчик

   Городские лавочники всегда завидовали байкам о сверх-прибыльности дальнего торга. Но, привыкшие к довольно мирному, безопасному существованию под властью эмира - не оценивали адекватно риски.

   "Клонд-а-а-айк!" - вопила их жадность. Достаточно лишь сковырнуть Всеволжск.

   "За морем телушка - полушка. Да рупь - перевоз" - второй части этой мудрости они не чувствовали.

   Шихна Биляра не препятствовал "стремлению народных масс". Наоборот - возглавил.

   Вот эта парочка (шихна и визирь) провела миленькую интригу. Вызвали раздражение эмира против ташдара, добились его отправки послом. И - "подложили свинью". На роль хряка был назначен брат шихны сотник Хасан. Который, опираясь на многочисленность и вооружённость своих людей, а более - на высоких покровителей, практически подмял под себя караван, при первой же возможности устроил провокацию в Усть-Илети.

   Теперь я должен был отомстить, "казус белли", повод для войны. С учётом понимаемого в Биляре соотношения сил, неспособности княжеств Залесья выставить прямо сейчас серьёзные войска, война вполне могла бы быть успешной. Аристократы пожали бы лавры, а купцы - прибыль.

   Однако не всё прошло планово. Мои люди в Усть-Илети - разбежались. А я сам - "затормозил".

   Не было боя. Не пролилась кровь правоверных. Не случилось "разбойное нападение злобных иноверцев на мирных торговцев, пытавшихся лишь прикупить пару овец для пропитания страдающих от худого корма караванщиков".

   Ситуация оказалась неопределённой. "Казус белли" не вытанцовывался.

   ***

   Абдулла постоянно возвращался к "Устал я от этой юдоли скорбей" - для него произошедшее явилось крахом всего жизненного пути.

   Он прожил довольно успешную, благополучную жизнь. Судьба была к нему благосклонна. С самого детства он служил эмиру. Служил верой и правдой. Ибрагим был для него не только грозным хозяином, не только единственным законным, данным богом, государем, но и любимым "младшим братом". Нуждающимся в постоянной, хоть и неявной, опеке, помощи, защите.

   Отношения формальные - сословные, иерархические - за десятилетия жизни бок о бок трансформировались в отношения личностные, межчеловеческие. Ритуалы и одежды, титулы и клятвы утрачивали своё значение, оставались лишь внешней оболочкой, скорлупой, внутри которой существовали две просто человеческих души, с их взаимным притяжением или отталкиванием.

   Абдулла обладал умом, энергией, храбростью. Но не хвастал этим, предпочитая оставаться в тени, "не дразнить гусей".

   В Янине, и во время переговоров, и позднее, провожая нас, ташдар рисковал жизнью. Так думал он сам, так думали многие в эмирате: что придёт в головы бешеным русским гяурам - непредсказуемо. Они же неверные! Не чтут Пророка, не следуют шариату! Звери дикие...

   Ташдар проявил несколько неожиданные, для придворного, стойкость, самообладание. И снова попытался уйти в тень. Не хвастал своими подвигами, не требовал наград. Это вызывало подозрения - люди судят по себе.

   "И на груди его широкой,

   Одна, но в несколько рядов,

   Его медаль висела кучей.

   И та - "за выслугу летов".

   А здесь-то - можно и за дело получить!

   Его участие в заключении мира выглядело, для некоторых, как государственная измена. Это - типичная оценка деятельности переговорщика, которому приходиться вытаскивать страну из дерьма.

  -- Вот если бы меня послали - я бы их всех... в бараний рог, на колени...

   Из числа "диванных стратегов" в эту эпоху есть не только те, которые "на диване", но и которые - "в диване". В смысле: в совете при эмире.

   Поток слухов и кривотолков, вливающихся в уши правителя, произвёл эффект. Измена - нашлась.

   Правда - с другой стороны.

   Конечно, эмир не может изменить ташдару. Но человек по имени Ибрагим изменил человеку по имени Абдулла. Изменил не телом, но душой. Лишив внимания, заботы, доверия. Пренебрёг и оттолкнул.

   Именно об этом, о боли душевной, плакался мне Абдулла, размазывая слёзы по лицу, мешая русские, тюркские и арабские слова.

   Столетие назад бывший раб и "мойдодыр" сельджукского султана основал род хорезмшахов. Абдулла не был столь честолюбив. Не потеря возможных титулов шихны и мукты, мутассарифа или вали в каком-нибудь, пусть бы и богатом городе "Серебряной Булгарии", мучило душу, но потеря давнего друга, предательство его.

   Наконец, силы его, истощённые событиями сего дня, включая противоестественные, свойственные лишь дэвам, вырвавшимся в божий мир из пекла, и, в безумии своём, рвущих на части всё живое, ослабленные спиртом и чаем, оставили ташдара.

   "И Шахразада прекратила дозволенные речи".

   В смысле - Абдулла задремал, глупо приоткрыв рот и привалившись к какому-то тюку на дне расшивы.

  -- Разъедрить тя по кумполу! Э... Господине... Не-не-не! Не надо за ухи! Тама... эта... вчерашний пришёл. Ну, курке мар с Веткень мастор. Мать его... Ухи-ухи-ухи...!

   Ну и как в таких условиях работать? Ведь сказал же чудаку! Не понимает. Хотя прогресс имеется - словарный запас расширился.

   Стоило подняться над бортом расшивы, как стала видна причина. Причина пылания левого уха моего вестового: метрах в двадцати на бережку стоял нервно дёргающийся вчерашний суваш. В чёрных портянках и испуганном выражении на лице.