Вилья на час

О русской жене испанского художника по имени Ольга я могла бы знать хотя бы в силу своего увлечения движениями под музыку. Пусть занималась я исключительно бальными танцами, но о русских сезонах Дягилева знала, как и о покорении Парижа русскими красавицами. Так почему же балерина, ставшая художнику первой женой и на долгие годы единственной музой, осталась для меня тайной? Никто не сказал мне, что извращения Пикассо с женскими портретами не были новыми изысканиями в мире искусства, а всего лишь результатом развалившегося из-за измены мужа брака — жена, которая еще недавно блистала с полотен мужа естественной красотой, превратилась в жуткую карикатуру, точно художник в остервенении в полной темноте пустой спальни накидывал на холст краску, вздыхая над попранной своей единственной настоящей любви… Как глуп мир и как, выясняется, глупа я…

Местный бульвар, Рамбла, жил уже вечерней жизнью, подсвеченный чужим радостным блеском глаз и фарами снующих туда-сюда такси. Я замерла перед витриной булочной. Даже потянулась за кошельком, чтобы побаловать себя тортиком, но тут же вспомнила, что другой Пабло уже позаботился о моей фигуре, и, если я набью себя сахаром, то его салаты можно будет смело отправлять в мусорку. Но в овощную лавку я все же заглянула и купила огромную ветку такого же огромного зеленого винограда и половинку сочного, даже на вид, арбуза. Мимо супермаркета я прошла с закрытыми глазами, чтобы не поддаться нестерпимому желанию купить бутылочку ледяной кавы. Ммм… Нет, сегодня я буду пьяна не от вина, я буду пьяна его любовью…

В кафе на бульваре уже не осталось пустых столиков. Стучали вилки о ножи, звенели бокалы о бокалы, слышался смех и рев мотоциклов, а я не слышала даже собственных шагов — я не шла, я летела по воздуху на вновь выросших за спиной крыльях. В одной руке пакет, в другой айфон с «гугл-мэпс» — три минуты до дома, до душа, до встречи с тем, о ком я мечтала почти триста шестьдесят пять ночей подряд! Да, да, я мечтала о нем задолго до прошлого сентября… Всю жизнь…

Еще одна улица и поворот налево. Я добралась без приключений… И зачем я об этом только подумала? Два бара остались за двумя другими поворотами, я приметила их еще днем и к вечеру решила на всякий случай обойти стороной. А сейчас прямо передо мной оказалась какая-то мастерская — по количеству мотоциклов возле нее, видимо ремонтная.

Задраенная разрисованным железным занавесом утром мастерская осталась мной незамеченной. Сейчас возле нее стоял шатающийся дядька. В поднятой над головой руке блестела высокая жестяная банка пива. К ногам его, поджав уши, жалась белая дворняга, явно провинившаяся и явившаяся к хозяину с повинной. Мужик монотонно орал на нее и грозился либо вылить на голову несчастной пиво, что сомнительно, либо ударить пустой уже банкой несчастную дрожащую тварь, что больше походило на правду.

Смысла обвинений, произнесенных пьяным голосом по-испански, я не поняла, но угроза, исходящая от хозяина, подействовала даже на меня. Я замерла и сжала в одном кулаке телефон, а в другом — пакет. Если в австрийской деревне я испугалась собаки, то в испанском городе — за собаку. Искусство владения нунчаками, когда их роль выполняет пакет с продуктами, вложено с рождение в каждую российскую женщину. Другого оружия у меня с собой не было, а пройти мимо просто так я не могла. Мужик тоже замер, опустил руку, что-то сказал: то ли мне, но слишком уж тихо, то ли человеку в мастерской, то ли несчастной псине, и потом на долгое мгновение воцарилась полная тишина. Я сделала шаг. Не особо твердый, но все же вперед. Переходить на другую сторону улицы глупо. Мужик мне только что кивнул и плотнее придвинулся к стене дома. Чего бояться? Внутри люди, окна домов открыты, да и вообще, еще даже не сумерки… Ну и что, что бьет собаку? А может она провинилась…

— «Найс дог»! — улыбнулась я, поравнявшись, скашивая глаза на собаку, чтобы не глядеть на хозяина. — «Вери найс дог», — снова похвалила я собаку по-английски, поравнявшись уже с хозяином.

Собачка хорошая, что не скажешь о человеке… От мужика разило за километр. Еще шаг, и пьяный каталонец остался позади. Прибавить шаг. Быстрее, быстрее, быстрее… Какого черта иметь квартиру в самом красивом доме на улицы, когда вокруг такое вот отребье… Если только не быть его частью. То-то мне этот Пабло с первого взгляда не понравился.

Оглянувшись на всякий пожарный, я достала из сумочки ключи и чуть ли не на бегу вставила их во входную дверь. Скорее закрыть ее за собой и прыг-скок на второй этаж. Фу, вывалить виноград в раковину и завалиться в душ. О полуденном купании мое тело помнит как о летнем дождике из прошлой жизни.

Через десять минут намытая, надушенная, причесанная я стояла перед зеркалом в костюме Евы и не спешила одеваться. Нет, я не любовалась собой, я тряслась за свое красное платье — то самое, в котором я слушала музыку в Зальцбурге, то самое, которое Альберт так нежно сорвал с меня в нашу первую ночь… Я не надевала его больше, не стирала — иногда я утыкалась в него лицом, вдыхая, казалось, намертво въевшийся в ткань аромат бессмертного пианиста. Увы, оно хранило и следы моего страха оступиться в танце, подавиться за ужином и умереть от желание до того, как ненужный больше наряд падет к моим ногам. Но я обязана была надеть именно его — как талисман. Платье, бережно хранимое целый год в уголке шкафа, станет залогом счастливого отпуска. Все начинается с платья и все заканчивается его потерей.

Для собственного спокойствия я спрыснула его духами, встряхнула и — положила на кровать, завернув себя во все еще влажное полотенце, даже хорошо. Оно подарило уже потерянную возможность дышать. В квартиру еще не пробралась вечерняя прохлада — да и откуда ей взяться. Температура, дай бог, упала на три деления.

Что имеем? Жару, духоту и ожидание прихода Альберта, такое же удушливое и жаркое. Еще слишком светло, чтобы торопиться — и ему, и мне. Однако я ела салат прямо из пластиковой упаковки, чтобы не заморачиваться мытьем посуды. Запила его апельсиновым соком, которому с трудом нашлось место в моем животе после двух стаканов ледяной воды, которые я первым делом опрокинула в себя после возвращения в дом. От жары и пережитого страха за чужую собаку, я чувствовала себя не очень хорошо и еще долго вслушивалась в уличные шумы, боясь услышать собачий визг. Но пока мой романтический покой нарушался лишь работающим у соседей на всю громкость телевизором — что он транслировал, я не поняла: думала кино, а потом сообразила, что одной из звуковой дорожек являются диалоги самих хозяев телевизора.

В ванной комнате у зеркала была деревянная полочка, на которой позади ракушек стоял флакончик туалетной воды. Я не удержалась и взяла его в руки, осторожно, чтобы не оставить на себе чужого аромата. Нажала на крышечку и использовала его в качестве освежителя воздуха — аромат легкий, морской и несомненно мужской. Наверное, стоит здесь именно с этой целью, создание эффекта близости к морю. На полочке у самой стены стояли две керамические плитки с довольно натуралистическим изображением разноцветных рыб. Выполнено на достойном уровне. Такое можно с чистой совестью помещать в школьный учебник. Я пригляделась: тонким пером на них были выведены латинские названия частей тел прекрасных морских жителей. Отступила на шаг: рыбы отражались в зеркале и будто две влюбленные парочки тянулись друг к другу для поцелуя. Поцелуя…

Я зажмурилась и тряхнула головой. Скорее одеться, скорее накраситься, скорее открыть дверь на стук или услышать в замке поворот ключа. Да, да, Альберт откроет дверь своим ключом. Точно!

В платье и на каблуках мне было уже не присесть, и я принялась мерить шагами крохотную квартиру. На рассматривание всяких занятных штуковин в гостиной ушло минут десять: я покрутила ручку чугунной кофемолки и долго вертела в руках стульчики, сделанные из пробок от кавы. Той самой кавы, на которую я облизывалась на бульваре. Губы вновь пересохли от невыносимого желания испить бокальчик-другой обжигающей шипучки, но я воздержалась даже от сока. Во мне и так лишней жидкости уже больше, чем крови.