Вилья на час

Вилья на час

Ольга Горышина

Глава I

Лечить сердечные раны путешествием можно лишь в том случае, когда оно не планировалось свадебным. Свадьба не состоялась, но билеты на самолет я не выкинула и бронирование отелей не отменила. Не по своей воле, правда.

— Мечта о счастливой семейной жизни уже разбилась вдребезги. Не хватало теперь потерять поездку мечты, которую в обозримом будущем ты позволить себе не сможешь, — безапелляционно заявила мамина подруга, наливая мне в бокал шампанского. Да, шампанского! Мы уже выпили с ней почти весь ящик, купленный на свадьбу. Меньше чем за месяц. А что делать? Не выливать же!

Еще тетя Зина, уже хорошо подшофе, намекнула про короткий курортный роман, который может стать лучшим бальзамом для моей израненной души. И потом повторила это уже в трезвом виде приказным тоном. Австрию не назовешь курортом. Потому, наверное, романа я не завела, зато посетила все заветные туристические места. И осталась собой довольна, потому что маме не понравилось бы развратное поведение дочери.

Мамы нет со мной вот уже три года, но я до сих пор оглядываюсь на любой свой шаг, чтобы не расстроить ее, когда она будет смотреть сквозь серые питерские облака на несмелые шаги, которые делает дочь по дороге страшной взрослой жизни, где тебя предают самые близкие люди.

В Питере я успела наплакать целые лужи слез. Столько дождей не выльется за всю осень! И в Австрии старалась улыбаться хотя бы днем. Справляться с тоской отлично помогали яркие сентябрьские клумбы, раскрасившие австрийские города. А вот ночью, увы, широченная кровать жестоко напоминала, что я теперь одна, и любовь моей жизни, с которым мы с шести лет занимались бальными танцами, в этот час сладко спит на груди моей лучшей подруги, с которой мы с первого класса были не разлей вода.

На Зальцбург опустился вечер, принеся с собой дождь, и пришлось потратиться на такси, чтобы добраться на концерт сухой, хотя идти от гостиницы было минут десять, не больше. Красное платье, высокие каблуки, белый плащ, подчеркивающий осиную талию, заработанную нервной голодовкой, — все вопило о том, что мне плохо. В городе Моцарта, увы, пришлось слушать музыку Шопена. Ничего другого в этот день не давали. Концерт проходил во дворце, название которого я не могла произнести. Хорошо, что в Питере распечатала билет — было что показать таксисту. Один. Второй я порвала, но пустой стул рядом с моим не исчез. Даже под моим плащом.

— Здесь свободно?

Я вскинула голову. Со мной заговорили по-английски. Видно, я совсем не выгляжу по-европейски. Подтверждать догадку жутким акцентом не хотелось, и я, ограничившись кивком, переложила плащ к себе на колени, спрятав острые коленки. Надо было выбрать платье подлиннее. В таком лишь «чачу» танцевать!

К роялю до сих пор никто не вышел, хотя концерт пять минут как должен был начаться. И где же их австрийская пунктуальность? Или это привилегия немцев? Хоть у местного уточняй! Я скосила глаза на соседа — вернее, на его начищенные ботинки, и мысленно послала благодарность за то, что место подле меня больше не пустует, так что слезы откладываются до пустой кровати.

— Ты знаешь, что в этом зале выступал сам Моцарт?

Сосед заговорил так неожиданно, что я с трудом разобрала английскую речь и лишь недоуменно пожала плечами.

— Жаль, что нам не доведется услышать музыку должного уровня, но что поделаешь, если гении стали попадаться все реже и реже.

Он говорил специально медленно, и я понимала каждое слово, но отвечать не спешила, потому что не знала, что сказать. Впрочем, ему, кажется, больше нужен был слушатель, чем собеседник. Или он не хотел, чтобы я краснела за свой ломаный английский.

— Ну разве это лицо музыканта? — сосед сунул мне под нос программку, которую я решила не брать на входе, чтобы потом не пришлось выбрасывать. У работников печати есть такой заскок — уважать труд коллег.

Пианист явно еврейской наружности. И что такого? Может, конечно, сосед из неофашистов? Я чуть штруделем в Инсбруке не подавилась, когда в кафе ввалилось трое парней в форме офицеров СС. Да нет… У самого нос с небольшой горбинкой, слишком тонкие губы, мохнатые брови и беспорядочные кудри, почти закрывающие глаза. На арийца даже с натяжкой не тянет. Может, что личное… А? Но сосед вдруг тряхнул головой, откидывая с лица волосы, и я опустила глаза в программку, устыдившись своего наглого разглядывания.

— У Моцарта было тонкое лицо настоящего гения. Голубой камзол. Парик с черной ленточкой. Тонкие ноги, затянутые в белоснежные чулки, постоянно отбивали такт, когда изящные руки порхали в манжетах над клавишами. Его пальцы рождали музыку, которой не было и не будет равной…

Сосед протянул мне шоколадку. Ту самую, с изображением Моцарта. Я уже купила таких несколько в подарок тете Зине и в офис.

— Этот человек в парике так же похож на Моцарта, как и я.

Я не поняла, что шоколадка предназначалась мне и не взяла, пока сосед не ткнул меня ей в живот. Тогда я поблагодарила и спрятала подарок в сумочку.

— А месье Шопен только и мог что брать публику ожиданием. Он опаздывал в салоны, чтобы все поняли, что без него не будет вечера. Да, не будет, но только потому, что никого другого не подпускали к роялю! Этот музыкантик копирует не того гения, не находишь?

Я опять кивнула.

— Может, кто другой согласится поиграть? — и он оглядел зал, будто действительно выискивал среди зрителей пианистов, а потом опять взглянул на меня и медленно произнес: — Альберт.

Сосед улыбнулся, и морщинки вокруг рта и в уголках глаз стали чуть более заметны. Он не выглядел мальчишкой, но и далеко за тридцать ему не могло быть.

— Виктория, — представилась я.

— Это шутка? — переспросил сосед, и мне потребовалось слишком много времени, чтобы понять причину его недовольства.

— О, нет, нет. Это мое настоящее имя. Пусть я и не королева.

— Конечно, не она. Ты намного красивее.

Я случайно напросилась на комплимент. Что прикажете ответить? Как в Австрии принято вести себя с незнакомыми людьми? Наверное, лучше просто улыбнуться. Только сосед заулыбался еще шире. Пусть уже этот последователь Шопена начнет играть, иначе я сравнюсь в цвете с платьем и помадой. Теперь надо постараться не облизать губы! И вот пианист наконец пришел. Он пришел! Пришел! И я перевела взгляд с начищенных ботинок на блестящий рояль.

— Ты сама играешь? — не унимался сосед.

— Нет, — мотнула я головой. — Я танцую. Обожаю вальсы Фредерика Шопена. А ты? — спросила я, радуясь, что в английском можно не выкать.

— Играю. Даже сочинял когда-то. Тебе знакома маленькая ночная серенада Моцарта? — Я кивнула, чтобы меня не приняли за абсолютную невежду. — Так вот, я имею к ней некоторое отношение, потому что однажды набрался храбрости отослать свое сочинение на венский адрес Моцарта. Увы, я так и не получил ответа. К лучшему, наверное!

Я кивнула и бросила взгляд на рояль. Пианист продолжал поправлять ноты. Скорее бы уже заиграл! Не хочу убеждаться в том, что единственный австрияк, который захотел со мной поговорить, оказался сумасшедшим. Я-то не отправляла записи своих танцев на калифорнийский адрес покойного Патрика Суэйзи!

— Услышав позже эту серенаду, я сразу узнал отголосок своего творения. Так гений вежливо показал мне, как нужно писать музыку. Я уже и сам к тому времени понял, что ни на что не гожусь, и бросил сочинять. Правда, перед смертью Вольфганг прислал мне оригинал пятой части, поэтому издатели и не смогли отыскать пропажу. Он не желал присваивать себе мое творение, хотя и переставил местами все ноты. Ладно, тебе, вижу, не интересно…

Сосед махнул рукой, сразив меня наповал холеностью рук: ноготок к ноготку — он точно музыкант.

— Давай попытаемся насладиться сочинительством другого признанного гения, — закончил он уже под музыку.