Вилья на час

— Значит, все-таки ты мне их дал? — улыбнулась я сквозь стихающую боль.

— Нет, не дал, — протараторил он и замер, раздосадованный, видно, своим проколом. — Я лишь чуть-чуть посодействовал этому. Не более того. Ты сама их отрастила.

— Ты не умеешь врать, Альберт. Не умеешь! Перед моим полетом ты кричал, что поставил на кон свою жизнь. Ради меня. И я верю, что это правда. Почему ты не хочешь сказать все, как есть? Меня сейчас уже ничем не удивишь. Хотя нет… Ты останешься самым удивительным моим знакомым.

Я чуть не сорвалась — нет, лучше не спрашивать, кто он, а ждать, когда сам проговорится. Его нервы тоже обнажены. Он хочет спать, а я не даю ему уснуть своей болью. И своим будильником.

— Хорошо, будем говорить начистоту, — сдался Альберт подозрительно быстро, и я приготовилась услышать очередную выдумку. — Я не собирался тратить на тебя больше одной ночи. Ты хотела найти в Австрии любовника, и я на эту роль подходил как нельзя лучше — во всяком случае, со мной ты была в большей безопасности, чем с первым встречным. А потом я прислушался к тебе и понял, что боль сидит у тебя совсем не между ног, а под ребрами. Сердце не вырвешь, не отмоешь от боли и не засунешь обратно. И недостаточно выговориться. Сама ведь видела, что любой мой намек на твою потерю заканчивался слезами. Только мать могла утешить дочь, ищущую прощения и прощания…

Он замолчал. Я приподняла немного голову, чтобы лучше видеть его лицо.

— Крылья… В это невозможно поверить… Я бы подумала, что мне все приснилось, если бы не спина.

Альберт ласково опустил мою голову на плечо и поцеловал краешком губ в щеку. И все равно получилось колко.

— Наверное, для того и выдумана боль, чтобы подтвердить реальность происходящего. И чтобы поправить осанку, — решил он пошутить под конец. Или не пошутил?

— Я сутулюсь?

— Нет, нет, — он вновь поцеловал меня, на этот раз в ухо. — Но голову ты держала опущенной. Теперь станешь смотреть прямо. И заодно будешь знать наперед, что самую страшную боль ты уже пережила. Остальное — пустяки.

— Ты очень добрый, Альберт, — почти без сарказма пробормотала я и закрыла глаза.

— Я стараюсь таким быть. Добрые живут дольше. А я люблю жизнь. Наверное, тот, кто когда-то мечтал умереть и не умер, ценит жизнь куда больше людей изначально счастливых. Напомнить про Хайяма?

— Я все помню. Особенно про Омара Хайяма, — улыбнулась я и на секунду даже забыла про боль.

— Скоро забудешь совсем. И боль, и меня. Я — это то горькое лекарство, от которого морщатся, но, выздоровев, забывают даже название. Так еще забывают учителей — когда знания становятся частью тебя, редко помнишь, от кого получил их. Но я не обижаюсь. Я помогаю людям вновь стать счастливыми не для того, чтобы меня благодарили, боготворили и помнили до последнего вздоха, а потому что мне нравится это делать. Ты понимаешь, о чем я? — и он снова чмокнул меня в щеку, и я не поморщилась.

— Так ты помогаешь только женщинам? — почти что поверила я в ответ на свой вопрос.

— Предпочитаю — особенно молодых, красивых и умеющих танцевать вальсы под музыку Шопена, но такие попадаются слишком редко — раз в триста лет, но я не сетую.

— Так ты действительно родился в тысяча шестьсот восемьдесят пятом году?

— Теперь ты будешь знать хотя бы год рождения Баха.

Я надулась и ущипнула его за сосок. Он даже не поморщился. Нахал!

— Ладно, в Моцарта я еще верю. Но про Баха ты все выдумал, ну признайся!

Хотелось лечь ему на грудь и уставиться в глаза, но куда там — я едва дышала, боясь лишний раз пошевелиться. Я с большим трудом уснула и, если бы не будильник, то, возможно, проспала бы до заката, позабыв про боль. Но если бы не чертов будильник, мы бы сейчас с Альбертом не разговаривали, и я бы еще столько часов мучилась во сне, гадая, реален Альберт или нет. Хотя и наяву я мучаюсь вопросом, пусть и другим — кто же он, если не вампир?

— Ну, — протянул Герр Вампир, — про сломанные дирижерские палочки я приврал. Каюсь. Они не ломались, когда Бах бил меня по пальцам, потому что пальцы у меня не железные, увы… А так нет, не врал. Ну, еще про осину и осиновый кол в сердце придумал, потому что ты просила добавить в рассказ вампирских штампов.

— Так кто же ты, если не вампир? — решила я поймать за хвост улетающую птицу- удачу.

— Я — вампир. Вампир. Неужели так сложно поверить в то, что настоящий вампир не соответствует литературным и голливудским канонам? Сложно?

— Зачем тогда называть себя вампиром?

— Потому что это самое близкое название для таких, как я — мертв, но умирать не желает и потому берет чужую кровь в качестве бензина для сердца. Я — вампир. Но давай больше это не обсуждать. Так как нынче речь не обо мне, а о тебе. Я несказанно счастлив, что встретил тебя. Такую женщину можно ждать триста лет и при встрече все равно не разочароваться.

Я промолчала. Может, он никогда и не врет, но временами точно льстит женщинам, с которыми спит, для поднятия им настроения. Только сейчас его номер не прошел

— лесть самое никудышное лекарство для реальной боли. А если эта боль останется со мной навсегда? Но разве встреча с мамой не стоила того? Физическую боль куда легче вынести, чем душевную. Та разрывала меня изнутри, как разъяренный тигр. Мужики уйдут, им на смену придут новые, а мамы уходят раз и навсегда. И замены им нет.

— Ты заставила меня сильно понервничать на кладбище, — разговорился вдруг Альберт. Может, короткий сон и его наградил бессонницей? — Я не имел раньше дел с крыльями: никому из моих подопечных не нужно было летать на реальное третье небо, всем хватало мнимого седьмого, — вновь хохотнул он. — А тут… Я все сделал, как говорили старые книги… И что же… Твоя боль осталась в тебе, и я лишь добавил к ней нового страха. Но я не сдался! Раз земля с костями не помогла, я решил испробовать воду, которую вильи обожают… И что же, ты захлебнулась, и я еле успел доплыть до тебя. Думал поплавать с тобой при луне, а не успел даже раздеться. Дурак! И что получилось в итоге — оказывается, мне просто надо было тебя как следует разозлить. Выходит, только злость на мужиков пробуждает в вас силу швырнуть в лицо пиджак и убежать к маме!

Я все-таки наплевала на боль и закатилась на седую грудь. Дело оставалось за малым — заткнуть разговорчивого Герра Вампира поцелуем, но он его не принял и аккуратно вернул меня обратно на плечо:

— Я учусь спать с женщиной в обнимку. Не мешай. Вдруг мне пригодится в следующий раз, — и тут он улыбнулся своей коронной улыбкой. — Умение спать с мертвой мне, надеюсь, больше не пригодится. Я в другой раз сто раз подумаю, прежде чем подарю женщине крылья.

— А что, только женщинам нужны мамы?

— Нет, но только женщинам крылья даны от природы. Мужики их на воске себе приделывают и летят куда-то, а на втором небе солнце воск, увы, растопит. Так что им все равно не долететь, а посылать на смерть — не моя забота. Я хочу возвращать людям желание жить. To, чего меня все детство лишали.

— Как же ты смог остаться добрым? Как…

— Легко. Быть добрым легче, чем быть злым. Многие просто этого не знают. А я видел, как мучается отец от своей злобы, как он медленно умирает, унося с собой чужие жизни… Об одном я жалею — что не смог убить его. Мир сказал бы мне спасибо. Да и я сам. Ждать смерти того, кого в душе любишь и жалеешь, поверь, очень больно.

— И все вампиры такие, как ты?

— Понятия не имею. Я одиночка. Я не хочу доказывать другим свою правоту и не хочу учить других жить. Но тебя я готов поучить спать. Закрывай глаза.

— А когда я их открою, ты будешь рядом?

— Буду. И не требуй клятв. Я никогда не вру. Если только по пустякам. Но ты — не пустяк. Запомни это. А теперь спи, и пусть боль останется во сне. Навсегда.

Я закрыла глаза и уснула, но боль не ушла, и я, наверное, все эти долгие часы, проведенные на груди Альберта, стонала, не давая ему спать. Но утром я даже смогла лечь на спину. Сначала случайно, пока искала в кровати Альберта, а потом уже специально, чтобы проверить целостность спины и возможность провести на ней этой ночью хотя бы несколько минут. Но когда Альберт выглянул из ванной комнаты чисто-выбритым, я не смогла сдержать стон. Стон отчаяния, что это будет наша с ним последняя ночь.