Сторис

   - Как дела? - поинтересовалась Василинка, - что, когда мировая революция? Прошлый год говорил, уже идёт!

   - Если идёт, то это не значит, что до нас доходит, - Харлампий покопался в собственных звуках, но голос был густ, слова склеились между собой, нельзя было попасть на дно речи. - Как там боцман говорил?

   - Постой, - наконец, вмешался Сторис, - кто этот ваш боцман?

   - А ты не знаешь? - сощурился Шустов, - Это наш организатор. Видел, в автобусе впереди ехал и на нас поглядывал? Его все тут боцманом кличут. Он главный, потому что на нашем корабле. Он может зарешать, кого взять на борт, на семинар то есть, а кому и отказать. Бывало, наши сердобольные девицы такие оды ему посвящали, мне в жизни такого не сочинить. А их брали, даже стипушку давали пару раз. Руководители не возражали особо.

   - Они сейчас тусят по-козырному, - Людочка уже жалел, что дал забытой бабе ключи от комнаты, - и девицы там. Некоторые стипендиаты уже сегодня будут известны. Сплошной бульбулёт.

   - Чего? - Мика снял с губ у него вопрос, виноватый вопросительный взгляд замер крупными карими точками.

   - Однажды Бульбулязкин пьяным в свой номер забирался, а там то ли ступеньки были высокие, то ли он совсем уже ползком двигался, - Бессмертному самому было интересно вспоминать, слова с лихим задором носились по комнате, - но долбанулся башкой он о крайнюю ступеньку. Больно, наверно, вы попробуйте, и хотел он сматериться, а тут на площадке девахи, ещё совсем мелкие, о цвете что ли, вкусе и звуках поэзии говорят. Он же у нас культурный, мастер-ломастер, вырвалось у него Бульбулёт, а народ и запомнил.

   - Наш семинар всегда изобретает собственный язык, - высунул своё сокровище Людочка, рассыпая звуки, капая безголосой слюной, - и Бульбулёт почётное слово нашего словаря.

   - Рот закрой, язык спрячь, - учительским тоном приказал ему Самолётов, - семинары начнутся, там и будешь умничать.

   - Ты поговоришь на своём языке? - аккуратно предложил Мика, он был такой чистенький, словно и не было в номере тяжёлого духа, прикоснуться к его речи было неудобно, ещё измажешь своими пьяными хрипами.

   - Вы меня не поймёте, - отмахнулся Людочка, верно ему тяжело уже было ворочать языком, - надо неделю минимум вместе прожить, чтобы с подвздоха друг друга понять.

   - Мне не нужна неделя, - Сторис мял непрочную, распадающуюся на волокна речь, - у меня есть слово "Литгузюки". Берёшь?

   - Мы в году горбатом придумали пить чай из коньячных рюмок, а коньяк из пышнотелых чашечек, - и сейчас Людочка был не прочь глотнуть коньяку, да только всё уже было выпито, а отрываться от коллектива за новой бутылкой никто не решался. - И чего только мы не изобретали, а ведь ни хрена не осталось, баб не помню, только смутно угадывается, это был первый мой год здесь. Ты придумал слово? Так не носись с ним, а то точно затаскаешь.

   - Но какие-то традиции остались? - он не мог поверить, что можно забыть каждое мгновение здесь. Пока не мог. Уже в кинотеатре он не вспомнил себя, ему показалось, что совершенно чужой человек сидит на скрипучем кресле и смотрит посредственный фильм о себе самом.

   - Семь яблок, - выкатил на покрывало одинаковые зелёные шары Людочка, - мне на каждый день здесь.

   - Но сегодня восьмой день, - напомнил Сторис, - если ты сейчас одно сожрёшь, на неделю не хватит.

   - У меня есть, - он последним вынул сморщенное неприглядное, похожее на старческую усохшую грудь, - это папино яблочко. Он на даче нашей такие выращивает. На последний день, когда уже девки тебя измочалят, вкуса чувствовать не будешь, и водка дальше рота не пройдёт.

   - Ой, ой, - Василина потрогала морщинистое яблочко, - Людочку больше не интересуют девочки. Людочка бросил пить. Я вообще не пойму, кого я вижу. Может, это Людвиг Ван, повзрослевший остепенившийся, которого в номере не может ждать никакая Подобедова.

   Людочка скривился, потом выбрал одно из одинаковых пышнотелых яблок и откусил, хруст распался на однообразные породистые звучания. Хрум, хрум. Кто-то в зале грыз невидимый бесформенный фрукт, будто бы соревнуясь с Людвигом Ван Пушкиным и хрипя, не поспевая за ним.

   - Я постоянно ношу с собой нож, - Харлампий протянул его Людочке, - отрежь кусочек, как в старые добрые!

   - Эппл уже изобретён, малыш, - Каракоз расхохотался, но Сторис заметил, как набухли комья над Шустовскими висками, как непроизвольно сжались кулаки, и рваная недобрая усмешка запеклась, запуталась в бороде.

   - Смеёмся, чтоб желудки освободить перед обедом, - тут же оказался рядом Гришка, - можно мне чуток вашего эппла?

   - Сейчас не понять что, скорее завтрак уже, - Жиолковский хотел снова произнести свою сальную шутку, но Самолётов попридержал его слово. Каждому досталось по кусочку яблока, Сторису - со следами Людочкиных зубов.

   - Иногда открываешь в себе миры, входишь в них и самого себя не узнаёшь, - хрустел Самолётов, - Жи, сейчас я готов прям здесь картошку жарить! Эх, керогаз бы сюда!

   - Ах, где ббы понюхать картошки на сале...

   Алтуфьева сидела в центре номера, словно королева, коренастенький паренёк в измочаленном костюме кружился вокруг, наступая, пританцовывая, бубня чужие приставучие слова.

   - Можно к вам подкатить? - пиджак ему был мал, на венах читались вспоротые огрехи молодости, борозды в несостоявшееся иное измерение. Полетели вместе, если хочешь.

   - Ну не знаю, - Алтуфьева жеманилась, взгляд её искал взгляда Сториса, да только Юльку она заменить не могла. Также как Юлька тоже не могла, как по волшебству, оказаться здесь. Может, пойти её поискать?

   - А вот если двое окажутся вместе в комнате, - Елдаков подмигнул девушке, он уже был готов бросить ей ключ от номера и незаметно смыться.

   - Презервативы надо покупать в аптеке, - строго посмотрела на него Алтуфьева, - а то в номер все вы всегда готовы, а насчёт контрацепции...