Сторис

   - Глотни для смелости, - протянул ему фляжку Самолётов, - и начинай вещать, кто ты по жизни.

   - А чё я то? - искал поддержки Смагулов да только никто не хотел быть на его месте. У многих уже заплетался язык, кто-то и не хотел сейчас ничего вспоминать, желая эту неделю пробыть в забытьи.

   - Ну хорошо, давай я тебе помогу, - снизошёл Стуков, вбирая в себя жёваные, трудноразличимые фразы, - читаю, родился в Уфе в тыща девятьсот девяностом году... А чё не вырос, прям поцык задротный, у меня братан малой вымахал под два метра и ещё растёт.

   - Мало каши ел! - презрительно фыркнул Каракоз, - предлагаю связать его и до отвала накормить манкой.

   - Где ж ты её найдёшь! - печально облизнулся Жи, - Я бы сам сейчас её пожрал, даже на воде. Вкусно, хоть и не картошка.

   - После окончания уфимской школы переехал в Петербург в надежде поступить там в университет. Во дурак! - не сдержался Бессмертный, - Да там своих дураков хватает.

   - Что с мамкой тёрки были, - понимающе закивал Самолётов.

   - Ну вроде, - ещё больше смутился Рахит-Рашид, - я это... хотел ей показать, что смогу сам.

   - Не пройдя по конкурсу на филологический факультет университета, - продолжал читать Бессмертный, - работал техником в одном из петербургских домов. Что это за техник?

   - Ну, техничка не напишешь же, - пробубнил Рахит-Рашид, - дом был ничего себе да только швейцарка меня подсидела. Думала, что я на её место претендую. Разве таким объяснишь?

   - Ну, я тоже посудомойкой три месяца работал, - Гришка становился мягче, когда вспоминал, морщины на упрямом шероховатом лбу его разглаживались, - по каждой кружке интересно определять, кто пиво пил, сколько выдул, почему вообще зашёл в наш дешман. Я рассказ "Измышления пивной бутылки" как раз в промежутках между слюнявыми кружками написал.

   - Я ещё пробовал на журфак поступить, - оправдывался Смагулов, - вы не думайте, что вот так руки опустил. И работу покозырнее найти пытался, меня всюду отфутболивали. Ну а чо? Жить толком негде, прописки нет, никто ответственность не берёт.

   - Так, понятно. Потом два года армия, как тебе, брат, не повезло. В последний двухгодичный срок угодил! Что ж в военные не подался, хоть не зря бы служил? Появлялся бы на семинарах в форме, медальками потрясывал. Генерал Смагулов, звучит, по-моему! Бабы наши просили бы маршальским жезлом наградить. Такс, потом после армии то же самое, работал техником, грузчиком, дворником, мусоропроводчиком, уборщиком, кладовщиком, охранником, пока однажды, после килограмма травы, не понял, что блин, писатель!

   - Одной затяжки хватило, - смущённо улыбнулся паренёк, - и я не писатель, а так, пробую.

   - Пробовать кокс будешь, - отмахнулся Самолётов, - здесь ты гениальный писатель, запомни. И если будешь считать по-другому, все остальные тебя тоже тем же словом считать будут, если вообще запомнят.

   - Рукожопый? Нет. Рукописий, - склёвывая мятые барашки вербы, пробурчал Жи, - глядите, какие люди нас посетили.

   Тварьковский вернулся в номер, сидя верхом на Жизнерадостном, а тот ржал, фыркал, тряс головой, на которой сейчас как можно более отчётливы были уши, красные, огромные с волосами. Бутылка была практически опорожнена, лишь на дне тревожилось что-то бурое.

   - Игого! - всхрапнул ослик, шевеля ушами, сглатывая хрип, пряча слёзы в человечьих глазах.

   Захлопали. Опустошая, ломая звуки, заржали, захлёбываясь, позабыв и о Смагулове, который всем надоел, и о шляпе, в которой пряталось никем не опознанных двести людей. Где верба? Погоняй его! Ему показалось, что захлопали и в кинотеатре, выбивая из сухих пальцев пыль. "Выходите на поклон, - подумал он, - время спектакля закончилось".

   - Спать надо! - бухнул Бессмертный, глотнув долгожданной бурды из бутылки, - не встанем завтра, вангую, не встанем! Что, Долбик? Жарко-парко? Точно, друг, наездились на тебе, в боки палок навставляли, пора и баиньки. Губеру завтра мы нужны бодрячком.

   - А идёт он, ваш губер, - махнул рукой Шустов, но двинулся к выходу, вероятно, однообразная обстановка сморила и его.

   Бессмертный задержал Самолётова, когда все уже расходились, теряясь в поисках единственно верного пути, сталкиваясь снова в коридоре и у лифта и не узнавая друг друга.

   - Ты знаешь, в августе Синицкий...

   - Что?

   - Передоз.

   Они помолчали, секунд десять, для приличия. Потом помолчали, потому, что ничего не могли сказать друг другу. Выходило что-то односложное и бессвязное, Бессмертный попытался вспомнить стих Синицкого и не смог, язык заплёлся, звуки оказались похоронены под чёрным тяжёлым языком.

   - Бар на крайнем этаже должен быть открыт, - посмотрел на часы Самолётов. - Пойдём, - Стуков потянулся за ним. - Моя фляжка уже пуста.

   Сторис ехал с ними в лифте. Он был бы не прочь подняться на самый верх, да только никто о нём уже и не помнил. Только когда двери его этажа виновато раскрылись, Самолётов буркнул на прощание.

   - Это не страшно, что друзья уходят. На их месте непременно оказываются другие. Страшно, что я ухожу с ними, растворяюсь в них, сейчас я будто бы здесь, а в то же время ушёл, и часть моей жизни, та, что связана с Синицким, тоже будто бы пропала. Потом заболит, а помочь вспомнить некому.

   Его тоже не было. Казалось, не было нигде, ни в зале кинотеатра, ни в лифте, ни в коридоре. И Гришка отбрасывал слова самому себе. Лишь дыхание, почти чужое скользило, небрежно прикасаясь к щекам, а уже его подхватывали сопящие рядом тяжеленные недвижные люди.

   Он не мог видеть его чужую фигуру среди прочих, в которых было больше от него реального, потому закрыл глаза и ушёл. Ему пришлось ждать много лет, чтобы посмотреть фильм о себе с Джейсон Виллом в главной роли. Прошлое повторилось в тесном зале, но и оно тоже оказалось тесным, больно было даже шевелить мозгами. Сейчас здесь нет меня. Так вспоминают сны, уходят от настоящего, цепляются за случайную ассоциацию, вытягивают, легонько схватившись, чтоб не оборвать, тонкую нить памяти.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.