Сторис

   - Как непоэтично, - вздохнул Елдаков, который знал точно, что там они стоят гораздо дороже, чем в ближайшем супермаркете.

   - Зато практично, бро, - бросил, проходя в сортир Шустов. - получишь право на совместную историю.

   Он никого не видел, сидел недвижно на сквозняке, в огромном, старой постройки кинотеатре, глаза его были открыты. Людочка учил Жизнерадостного разговаривать, был сдержанным, по нескольку раз повторял надоевшие звуки. Голос вплетается в пропадающее сознание, за него можно цепляться, чтобы вернуться в номер. Добрые шоколадные глаза Людвига Ван таяли под холодным светом, на полноватых губах то появлялась, то пропадала ямочка.

   - Ну, ну, произнеси его фамилию! Будем уважительны! - Жи...

   - Жи... - покорно пролепетал Жизнерадостный, - жы...

   - Жы-шы пиши с буквой Ы! - встрял Бессмертный, язык потянулся сквозь пустые гнёзда зубов, - жжжыы...

   - Сейчас я сам её не выговорю, - уныло признался Жиолковский, пробубнив что-то вообще неперевариваемое, - ах где бы бы бы...

   Картошка на сале может быть и состоялась бы, может, сил у Жи хватило бы довести фразу до бурлящего на сковородке жира, до томительных, остывающих на губах шкварок, но у двери вспыхнула ссора, воздух скользкий, сырой, крадучись выворачивался из туалета.

   - Ты ничего не можешь! Ты ничего сам в жизни не написал! - вымученное искривлённое лицо, мутные болотистые глаза искали поддержки, жёлтые белки страдальчески подрагивали. "Мясников, Мясо", - шепнул Харлампий, нож поворачивался на его влажной ладони.

   - Это человек случайный в литературе!

   Все собравшиеся смотрели на него с жалостью, сопели, не решаясь выдохнуть свои приветственные слова, от которых проку всё равно уже не было. Кто-то сам едва сдерживался, чтобы не начать поносить всех и вся, кто-то ждал яркого скандальчика в застоявшемся воздухе, кому-то вообще уже было всё равно, лишь бы не приставали и поскорее закончили фестиваль надоевших лиц, от которых потом всю неделю не будет проходу.

   - Ты что здесь самый умный? - Каракоз оглядывал всех, понимал, что здесь его верх, вскидывал коротко остриженную голову, даже кадык его победоносно шевелился, мятые комья шеи дёргались, покрытые ржавыми волосками.

   - Тебя-то я точно умнее, - оскалился Мясо, сглотнув тяжёлый камень слюны, сжав кулаки.

   - Помню, в девятом году кого-то выгнали отсюда, - взгляд устремился за поддержкой к Бессмертному, но тот увёл свою точку зрения на потолок, где притаилась первая весенняя муха, - нарушение общественного порядка, порча имущества, оскорбление должностных лиц. И кто из нас умный?

   Все знали, что в девятом году никаким Каракозом здесь и не пахло, но молчали, мешаясь среди лучших друзей и карифанов, ставших в один момент незнакомыми людьми.

   - Может, я три года тыкался сюда, - затравленно глядел Мясников, - может, мне в Москве ночевать негде.

   - Может, кто-то меры не знает? - Мясо накинулся на него, но не смог оторвать ног от пола. Лишь тело его дрожало, птичий глаз совсем выворотился наружу да кулак скользнул по каракозовской скуле. Но тут все как по команде ожили и набросились на него, смяли, не давая пошевелиться. Мясников вырывался, изворачивался, кулаки его молотили без разбору по литгузюкам, губы кривились, обнажая чёрный провал вместо передних зубов.

   - Он бездарность!

   - Да, он бездарность, но его печатают, а тебя нет, - похлопал его по плечу Бессмертный, - пойдём, лягешь. Но учти, если дашь мне ещё в морду, то последних зубов лишишься.

   - Да я лягу, - позволил себя успокоить Мясо, - но я ещё встану! Говорю всем вам, я поднимусь!

   - Конечно подымешься, - поддержал его Бессмертный, - вот уже завтра как миленький. А то ведь завтрак проспишь. Раньше на час, напоминаю. А ведь покушать все мы любим. Тварьковский! Проводи героя. Мясо на шестом этаже в десятом номере. Запомни, вангую, ещё пригодится. Да захвати в баре чё выпить. Глотка сухая, не пойму, как говорю, как ещё слова во мне шевелятся.

   Ему бы не забыть свой номер, не потеряться потом, когда в зале потушат свет и зрители разбредутся, забывая, о ком был фильм, и сколько лет главному герою пришлось ждать, чтобы о нём что-то сняли.

   - Мы все в будущем потом будем немножко влюблены друг в друга, будем нехотя признаваться в этом после долгих уговоров, прощать всех потерявшихся, сгинувших в номерах, - Сторис готов был и сейчас признаться в любви ко всем, но Юльки здесь не было, а без неё слова срывались в холодный простуженный смех. Но надо было развеять обстановку, иначе все бы передрались, уверенные в собственной гениальности и бездарности лучших друзей.

   - Что у меня есть! - Людочка стрелял глазами, таял их шоколадный цвет. Девчонки мечтали иметь от него детей, Подобедова, наверное, давно прибралась и мирно сопела в его номере.

   - Вискарь? - очнулся Сухарь, ужом выползая из-под кровати.

   - Дурак! Биографии всех участников! - Людвиг Ван тряс равными смятыми клочьями, напоминавшими обрывки туалетной бумаги, только где-то букв было больше, какие-то листки оказались подмоченными и знакомые имена таяли в бурых пятнах, отдалённо напоминавших кровь.

   - Шляпу, шляпу скорей! Будем выбирать жертву, - Бессмертный всполошился, глаза его горели, бумажки отправились в шляпу, Людочка закрыл глаза, перекрестился, потом вытянул скомканный лист, развернул.

   "Кто же, о господи", - шептала Кулькова, взгляд её скользил от окна к электричеству.

   А ты точно уверен, что знаешь сам, кто ты есть?

   - Смагулов! - прочитал Людочка, - он из моего семинара. Рахит-Рашид! Прошу! Алтуфьева, бесподобная, уступи место герою! Свет мой Бекбулатович! Кто ты татар? Башкир?

   - А чё делать? - не понимал скуластенький кареглазый пацанчик, на него смотрели литгузюки, пугливые, равнодушные, все выталкивали его в центр, а он упирался, цепляясь взглядом за "старичков", от которых уже большого проку не было, они передали эстафету молодым, а сами только ёрничали, пряча суетливый, но собственный глоток только что родившегося слова.