Страница 3 из 158
Манька иногда ему завидовала. Русалки ее сторонились, а если подходила ближе, ныряли вглубь или мгновенно становились лужей и испарялись, оставляя на месте себя рыбьи перламутровые чешуйки, будто в насмешку, а ей хотелось в общество, хотелось послушать, о чем они там весело болтают. Их смех, перезвоном серебряных колокольцев, эхом разносился над водой, вызывая необъяснимую грусть, и даже птицы смолкали, слушая его.
Завтракали, как обычно, на лугу возле колодца, не мешая избе копаться в огороде. Поднос с пирогами и самовар стояли на широком длинном столе, занимая один его конец, покрытый льняной белой скатертью в синюю полоску. Вокруг стола расставили длинные широкие скамьи со спинками, сделанные самоделкиным инструментом по замыслам Борзеевича. Сидеть на таких скамьях было удобно, и разрешалось залезть с ногами, что Манька и сделала. На другом конце Дьявол заканчивал выжигать и вырезать узор на столешнице, посыпая линии серебряной крошкой, нарезанной соломкой, покрывая сверху лаком. Получалось красиво. От центра расходились ветви с листьями неугасимого дерева, на ветвях сидели разные птицы, водяные и русалки, и даже Борзеевич, с ухмыляющимся во весь рот лицом, с хитрющими прищуренными глазами и с выбитыми передними зубами.
Старик принюхался, ткнул в миску с наваристой ухой, дождался, когда она ему нальет половником, придвинул глубокую тарелку к себе, отламывая кусок румяного пирога с грибами.
— Верное дело Дьявол говорит… — вклинился он в разговор с набитым ртом. — Я давно приметил: вот как бы умный человек, а самый наипервейший заступник вампира. А все потому, что лицо вампира — государственное достояние, — он махнул в воздухе ложкой и погрузил ее в крынку с черной икрой. — Если рот не открывает. А открыл — человек надвое разделился: вроде человек перед ним, а схватил зубами — не оторвешь.
Манька болезненно поморщилась: знала бы секрет, давно бы выскочила замуж, села мужу на шею и ножки свесила. Как-то Дьявол сказал, что люди видят не лицо, а помышления сердца, сердце у нее злое. Но стал бы злой человек спасать избы, воевать за землю, хоронить мертвых людей?
Дьявол сдул деревянную стружку.
— Сначала надо понять движущую силу. Моя голова круглее вашей, но и она доставала Небо и Землю для любви. Только представь, что ты одна, во тьме… Ни умереть, ни обнять, ни поговорить по душам. Так я и жил, пока землю не достал. И человек подвиги вершит, чтобы добиться признания у тех, кто ему дорог. Просто представления о подвигах у всех разные. Для кого-то подвиг — в петлю залезть, для кого-то — тонущего спасти, для кого-то — миллиард украсть.
— Ну! — ехидно ухмыльнулась Манька. — Тебе грех жаловаться, твой подвиг вряд ли кто переплюнет, ты, вон, морду набил... Абсолютному Богу.
— Думаешь, сознание вампира по-другому устроено? — Дьявол скрыл улыбку. — Ради любви приносят вампиры себя в жертву… Точнее, душу, играя на опережение. Тут, главное, успеть, а то не ровен час, душа сама кровушкой лицо умоет, и прощайте поклонники и фанаты — хуже, свой интеллект! Ну, если быть точнее, когда люди могилу себе копали, думали именно в этом направлении, чтобы избавиться от ближнего и весь мир к ногам положить. Ради любви, да такой, чтобы уши слышали, глаза зрили и дотянуться мог, и не кончалась бы. А иначе, ради чего себя хоронить? Кто-то и волком-одиночкой, конечно, готов по жизни скакать, но это по глупости, в порыве, так сказать. Знания есть, а счастья нет — и попер против белого света. Собрал дружков и повеселился. Но душу такой ерундой не убьешь. Ближнюю в земле не подменили, хотя проблемы будут. Она не всегда понимает, почему ее на богатеньких мачо тянет, и рано или поздно разочаруется, а с разочарованием происходит развенчание Царя. Основная цель ритуала — сделать проклятого отшельником, никому не нужным и опасным убожеством, показать разницу между проклятым и собой — с величественной красотой духа, с нерушимым союзом, щедрого, сострадающего миру, и проводить этот ритуал он может только в присутствии тех, кому доверяет.
— А нельзя просто по-человечески?
— По-человечески любовь может закончиться в любой момент. Вечером еще влюбленные спать легли, а утром — ни в одном глазу. К чему такие неожиданности?
— Мало их любят? — с досадой бросила Манька.
— Ой, как мало! — ухмыльнулся Дьявол. — Любят образ, а образ они сами нарисовали. А ну как не совпадет с тем, что увидишь? И полетит к вампиру весточка: «Ах, как пал ты низехонько...» А если у земли сомнение появилось, она молиться за недостойный объект не будет. Это, кстати, главная причина, почему проклятого стараются отправить на тот свет и лицо не кажут. А ты вроде далеко, а Величества высоко — вот и зажилась на белом свете.
— Так надо увидеть и все! — обрадовалась она.
— А как ты собираешься подобраться к Благодетельнице? — прищурился Дьявол. — Проклятые, которых ты из избы вытаскивала, тоже так думали: найдем, покрасуемся, глядишь, влюбим — и потекут молочные реки...
— Но ведь можно проникнуть во дворец, — воодушевилась Манька.
Дьявол взглянул на нее с сочувствием, как на блаженную.
— Милая, сначала рожу и кожу с себя сними, а потом землю носом тычь, на, мол, посмотри, кому поклонилась...
Манька озадачено помолчала. Лицо ее испытало на себе новую кривизну, и спину прихватило, будто рукой прижали. Она уже третий день вставала не с той ноги: то за камень носком ударится, то ковш уронит, то вдруг болезнь накатит, хотя раны все давно зажили. Она даже в избах наличие чертей проверила, уж не пропустила ли одного.