Страница 7 из 9
– Потому что нет более сложности, одна лишь лёгкость и проистекающая из неё праздность. Но что же за парадокс присущ ходу моих мыслей, – вопрошал я, – неужели отточенность мышления выходит скорее препоной, нежели ключом?
– Как и сейчас, – резюмировала тень, – ты транслируешь только то, что я хочу от тебя услышать, а я же стараюсь играть роль паиньки-отражателя, но позволь мне задать один вопрос: разве ты не чувствуешь подвоха?
После этих слов, мозаика наконец-то собралась в единое целое. Если хорошенечко вникнуть в связь меня и не-меня, то выходило, что каждый проговаривает речевые заготовки друг друга, но свои собственные – никогда. Отсутствие ожидаемой чёткости фраз моего собеседника ничто иное как абсолютно такая же невозможность с его стороны прочитать и меня. Он не видит во мне то, что я сам хочу усмотреть, но по определённым причинам, боюсь. Я не вижу собственной тени…
Из-под полей шляпы сверкнул тонкий, но пронизывающий до дрожи взгляд. Это знак не укора, не издёвки, а той ненавистной всем сердцем насмешки. Казалось, моя обратная сторона и впрямь хохотала, только смех её был беззвучным, а лицо всё таким же неподвижным. Спустя паузу насмехательства, взгляд вновь был обращён в моём направлении. После осознания страха перед своей тенью, речь моего «зеркальца» стала меньше отдавать саспенсом и больше начала брать конкретностью.
– Это хорошо, очень хорошо, что ты пробуешь дать мне имя. Тень – звучит неплохо, а главное отлично показывает то, чего ты боишься. Боятся собственной тени – это не ребячество или расстройство психики; такой страх свойственен каждому из людей, беда лишь в том, что многие не понимают, какого рода темноты они боятся. Ты не можешь принять меня, а я не могу слиться с тобой; вспомни предыдущие роли, разве они сильно отличались от меня как-то внешне? Те же скрывающие тело одёжи, те же пронзительные взгляды и бездвижные лики, нет особых различий между мной, тобой и ранее преодолённым, проще даже сказать об отсутствии разницы между Мной и только кажущемся не-Мной. Но ты же не будешь противиться, если я намекну на маленькое, но всё-таки несоответствие?
На последних окончаниях, голова начала идти кругом. Во лбу и висках начинали бить спазмы, такое уже случалось, когда я слишком сильно углублялся в мысль. Это был знак, что пора бы закругляться и вновь становится комплектом «2 в 1». Время и без того короткого разговора подходило к концу. В этот раз, я решил предоставить право голоса интуиции. Мои изречения не были более пропитаны духом автоматизма, но в них чувствовалось отсутствие меня. Теперь я точно был уверен, что говорю не то, что сам хотел бы услышать, а то, чего от меня требовала истина – та тьма, прикрывающаяся широкополой шляпой в конце угла.
– Чем больше масок, тем больше воспоминаний от каждой из персон…
– … тем больше тёмных пятен, оставленных «на потом», которые ты совершенно вытеснил и оставил на периферии, – закончила за меня тень. – Лакуны, мой мальчик, не затягиваются самостоятельно.
– Ты говоришь о содержании? – в моих словах вроде бы и слышалась твёрдость, но, в сущности, отдавало некоторой робостью, я боялся соскользнуть с верного курса…
– Нет, – всё с той же насмешливой хладностью продолжал собеседник, – принцип пустоты тот же, что и у тени. Боясь признать тень как нечто равное себе, на самом деле, мы боимся какой-то частицы в нас самих, какого-то содержания, изначально помещённого внутрь и лишь ожидающего заветного исхода. Сколько бы времени не прошло, но ты, мой юный невежда, всегда останешься заполненным до краёв, проблема твоя как раз в другом. Ты боишься не искать, а страшишься…
– …находить. – последняя фраза принадлежала и не мне, и не беседовавшему со мною фантому. Хоть и изошла она из моих уст, в момент самого проговаривания, от содрогания моего голоса, дрогнул и окружающий меня мир; космический порядок словно бы сошёлся в одной точке – в одной единственной фразе и плоде, что наконец кажется созрел и теперь был пригоден для сбора, оставалось только аккуратно «подцепить» спелое чудо и впитать его соки.
Окружение вновь преобразилось. Сначала я и не понял, что всё вернулось на круги своя, так как освещение за окном почти никак не изменилось. Общение с потусторонностью начиналось в предзакатных лучах солнца, а теперь, улицы снова были окрашены в ахроматические тона. Точность времени казалась ни к чёрту; даже неожиданно наступившему вечеру не было предначертано удивить меня с той же силой, с каковой я пережил случившийся разговор. Вынесенное из общения с теневой персоной ясно дало понять причину, по которой мне так и не удавалось найти обиталище для моих идей. Переживания такого рода могут показаться странными, но для меня же, само состояние, когда нельзя, так сказать, «встроиться» в мир сравнимо с смыслом существования заводского рабочего. Вот представьте себе работящего мужа, он трудится, старается, вкалывает на двенадцати часовой смене, чтобы прокормить потомство, жену и своё бренное естество; таков его шаблон существования, а главное, такое существование его полностью удовлетворяет, ибо наш просторабочий тратит ровно столько сил, сколько дают ему пища и сон. А что же будет, если энергия всё остаётся, а место её применения уже недоступно? Мы тут же превращаемся в ищеек; рыщем, где-бы и куда приложиться, лишь бы избавиться от этого зудящего переизбытка. Благо, если такая закономерность блюдётся только моим разумом, а то, если уж подобный закон и впрямь существует, то просто соотнесите управление станком или обработку какой-то заготовки с шлифовкой идей – разницы здесь нет и по затратам энергии, что одно, что другое, оба ремесла требуют достаточного количества сил. Поэтому-то я как умалишённый и метался в поисках какого-то покровительства, не важно: окажется это слабенькой прозой или увесистой философией; моя готовность вникнуть куда-то казалось согласна на любой продукт, даже самый низкосортный. Однако заключение из разговора с тенью говорило об одном – не чужие мысли и книги нужно было осмыслять, а свою собственную жизнь!
Память, ах, моя всё больше истончающаяся память! Доверять ей было столь глупым предприятием, что означало бы вновь ступить в ловушку сансары, снова стать пленником Майи и её привратников – тех насущных образов, уже представлявшихся мне когда-то граблями. И вот, моя нога вновь заносилась над столь опасным инструментом… Снова я норовил очутиться узником какого-то одного из воплощений, снова зрела вероятность зациклиться на чём-то одном и этого как раз и требовалось избегать. В своё время, я поймал себя на том, что, рассуждая над той или иной темой, я впадал в дурную цикличность. Идеи всегда поднимались одни и те же, просто иногда они чуть-чуть меняли форму, а мне казалось, будто мысль пробивается дальше. Впервые осознав этот хитрый механизм, я до того возненавидел себя за слепость, что поклялся более на сниматься в такой унылой киноленте, где один кадр почти ничем не отличался от другого. С тех пор я стал вести дневники, дабы более не начинать топтаться на одном месте с иллюзией движения. Эти рукописи ещё живы, там, в дальнем ящичке, покрытом пылью и паутиной, они дожидаются, когда же их создатель снова примется копошить своё прошлое. На их радость – ждать им оставалось недолго, ибо именно им и предстояло стать тем источником, который станет средоточием всех дум. С моей стороны нужно одно – верно прочувствовать былые воспоминания, а сделать нечто подобное не то же самое, что и хорошенько вчитаться в книгу. Познать прошлое, значит познать все свои прошлые воплощения. Я мало верю в реинкарнацию души после физической смерти, но беспрекословно остаюсь преданным идее о возможности перевоплощения прямо здесь и сейчас. Убеждённость в последнем произрастает из самого достоверного, что только может быть – моего собственного опыта игры в персоны. Вот моя задача – проникнуться эмпатией не к чистому воспоминанию, не к чистой идее, а к…
– Право, а кому же, если наше воссоединение оттягивается таким обескураживающим образом?!