Страница 6 из 9
Наложив на новое расследование уже проверенный в прошлом шаблон, я немедля принялся действовать. Следующие два дня я проводил в глубоком одиночестве, хотя сам ощущал себя в столь оживлённом месте, что навряд ли, возникавшие во мне тогда чувства можно было бы сравнить с теми же, как если бы я очутился в центре самого густонаселённого мегаполиса. Оживлённость исходила не от людей, а от оставленных ими трудов: мифы Гомера превращали потолок моей коморки в созвездия древних героев; рационализм Декарта разделял пространство вокруг меня на материальное и духовное; только трансценденталии Канта подсказывали, что всегда остаётся нечто до конца не постигаемое, что-то априорное и глубинное, не желалшее выходить на свет и предпочитавшее скрываться в тени.
Какой-бы заточенной волей я не обладал, как-бы крепка ни была моя вера, но надежда на присказку о Магомеде3 всё меньше начинала распылять мой интерес. Проштудировав философско-психологический лексикон, во мне так ни разу и не проскочил признак близости к цели моих поисков: не было ни внутренних вибраций, ни экзальтированной напряжённости, ничего из того, что раньше давало уверенность о приближении к истине. Даже углубление в теософско-религиозную сферу не привнесло свои плодов. Ортодоксальность и догматизм церкви местами порой так усыпляли, что едва удавалось продолжать чтение; слишком конформное отношение к прописным истинам вступало через чур уж в буйный конфликт с моим свободомыслящим нравом.
Отринув все наброски и записи, я буквально распластался на кровати. Тело было бездвижно, почти что мертво. Исследования вытянули многое, слишком многое и продолжать было бы верным самоистязанием. Хоть и казалось всё это привычным, – заниматься превозмоганием своих возможностей, – сейчас от подобного было не больше проку, как если бы я тотчас решил совершить десятикилометровый кросс. Пробежать-то я может и пробежал бы, а смысл совершённого так и останется неясным. Нельзя позволять себе поступать необдуманно! Нужно всегда сохранять осмысленность действий. Многие по-разному поддерживают строгость к себе, зачастую, это зависит от вещей, к которым направлено строгое отношение. Одни строги к поведению, другие к страстным желаниям, а что до меня, то я весьма серьёзен относительно осмысленного во всём и вся. Ни в коем разе не потерплю какой-бы то ни было неосознанности. Мне и так с лихвой хватило первых семнадцати лет «жизни в аквариуме» – довольно!
Перевернувшись на спину, я озирался по сторонам с таким видом, будто бы впервые смотрел на мир. Меня вдруг заполонили непривычные ощущения: как так, взирать на реальные объекты, без привязки их к какой-то философской категории; неужели люди и вправду готовы всегда смотреть на реальность под таким скучным углом? Предметы как предметы, а не феноменологические изваяния; человек как человек, а не «тело без органов»4; в конце концов, сам мир есть просто мир, а не макрокосм. Раз посмотреть под таким фокусом может и стоит, всяко какое-то разнообразие, но если постоянно оглядывать каждое явление с подобной профанностью, то меня скорее вывернет наизнанку, чем я признаю за столь поверхностным мировоззрением какую-то опору. Не будь заточенного на идеацию взгляда, я даже не уверен, что дошёл бы до нынешнего состояния. А к чему же я в итоге пришёл? Право же, словно одержимый рудокоп, я стараюсь не пропускать не одной залежи, но к чему мне такая скрупулёзность, для чего такая одержимость, если всякий раз я задаю себе один и тот же вопрос: «Какого чёрта я продолжаю всем этим заниматься?!»
Не смотря на довольно яркий закат, стены комнатки помрачнели, из-под половиц стала развеваться какая-то тёмная дымка, а окна словно бы затягивала пелена мрака. Я резко поднялся и встал в центре разбросанных рукописей. Кажется, кто-то опять решил прийти без приглашения… Хотя, если и вспомнить, был ли такой случай, когда кто-то из «Них» соизволял заранее известить, мол «В двенадцатом часу пополудни – ожидайте-с…», то увы, припомнить такого диковинного фрагмента никак не удавалось. Произошло же самое поразительное – звонок в дверь. Выйдя в предбанник, не заглядывая в глазок, – будто бы это требовалось, – я отворил дверь уже ожидаемой мною фигуре. Как и предвещалось, чёрный плащ, чёрная шляпа и отблеск потусторонней черноты. Пол недели – ни духу, ни звуку и вот, пожалуйста! Без церемоний, барабанов и шаманских тамбуринов – только молчаливое шествие моей теневой природы… Гость прошёл в мою комнатку. Каждый его шаг отзывался по половицам с таким звоном, будто бы шагал он не по дереву, а по чему-то более жёсткому, напоминающего смесь железа и асфальта. Разместившись на стуле в углу, он закинул одну ногу на колено другой и единственное, до чего величество соблаговолило опуститься, так это до снятия своих перчаток с «отрезанными пальцами». Главный же элемент, – шляпа, – остался торжественно скрывать макушку и лик таинственного пришельца. Больше всего меня интересовали его слова и в этот раз, интуиция меня не подвела. Не только словеса незнакомца оказались более понятными, но также ощущалось, что он и сам заинтересован в развязке того клубка мыслей. И немудрено, ведь он – это я. Может быть я излишне нахальствовал, но после такового вторжения, можно ли было не задать один простой вопрос: «По какому же такому важному поводу этот скот не спешил, когда он так нужен?!». Неужели желание помочь как мне, так одновременно и себе стои́т ниже каких-то более глубинных мотивов? Набравшись терпения и ожидая получить ответы на это и многое другое, я стал внимать каждой его фразе.
– Смешлив ты мальчишка, – звонко отозвалась Неизвестность, – всё пробуешь старыми тропками выйти к истине, а она снова от тебя ускользает. Смешон ты и смеюсь здесь не я, смеются те, кто уже канули в лету и теперь просто наблюдают из твоих недр за тем, как их горе-наследник извивается, лишь бы не стать прижатым следующим приступом.
– Тошно мне слышать от тебя такое, – с той же надменностью парировал я игривость впитываемой речи, – ибо и осознание этого, и понимание тщетности моих усилий мне хорошо известны. Остаётся тайным только одно, почему вершимые действа не дают того же, что доселе всегда помогало?
Только начав диалог, я понял, что мой внутренний стержень утратил былую устойчивость. Мои повадки и моя речь видоизменились практически за секунду; тот, кто пребывал в реальности ещё минуту назад уже не тот, кто вёл разговор со своим внутренним «Я»; это был человек архаичной природы, далёкий от всего настоящего и незнакомый с мирскими порядками.
– Ах, до чего же неизбывная проблема; такие разговоры между тобой и мной овевает дух профетизма. Мы оба отлично знаем реплики друг друга, оба спокойно можем заменить диалог монологом, но не забывайся в этой горделивости. Помни, ты может и отлично предчувствуешь мою мысль, но не свои.
Его руки сложились в замок на закинутой ноге, а всё тело подалось вперёд. Улавливать язык его жестов было куда как значимее, так как в них таилась указательность на то, на что действительно стоило обратить внимание и изменение позы с наклоном вперёд хорошо подготавливало к потенциальному откровению.
– В тебе есть редкий дар, – продолжал мой тёмный оппонент, – ты способен чувствовать неживое куда лучше, нежели людей; идеи, мысли, книжные фантазмы – все они воспринимаются тобой куда щепетильнее, чем всё остальное, но знай – этого мало для продолжения актёрской карьеры. Жестокость нашей постановки начинает брать сверх меры. Старые методы уже не работают, а знаешь почему?
У меня уже закрадывались подобные мысли. Действительно, когда-то ведение говора с самим собой было словно испытанием, я кропотливо подбирал каждую фразу, опасаясь, как-бы не вызвать насмешку от создаваемых моими фонемами изваяний. Но теперь, разговор шёл так плавно и без единой запинки, что казалось, будто бы внешнее общение окончательно перекочевало на внутренний план. Пропал некоторый вызов, сама трудность, всегда разогревавшая интерес к продолжению внутреннего роста. Оставалось только признать, что страстную пылкость в прошлом окончательно заменила хладность, размеренность и лёгкость средоточия мысли.
3
«Если гора не идёт к Магомеду, то Магомед сам проявит инициативу».
4
Имеется в виду одна из идей работы Жиля Делёза и Феликса Гваттари «».