Страница 68 из 88
Я отвернулся и прикрыл глаза и уши. Вдруг мне вспомнилось, что я не давал клятв, не могу измениться и должен просто идти дальше. Я сделал шаг, другой, а позади раздался вопль, в котором не было уже ничего человеческого. Не удержавшись, я обернулся снова. Женщина еще была жива. Она сама накололась на костяные пики, выступившие из твари, дошла до своего убийцы и прижалась к нему. Тело твари раскрылось, и острия с женщиной втягивались внутрь, а ее ноги и руки мелко подрагивали, отдавая капля за каплей молодую жизнь.
Смотреть дальше у меня не было сил, и я стремительно пошел прочь. Но стоило мне ступить на дорогу с противоположной от площади стороны, как в голове раздался насмешливый голос.
«И даже не останешься на ужин?».
Я не обернулся и заставил себя сделать еще один шаг.
«Не хочешь быть одним из нас? Не хочешь стать тем, кто будет строить новый мир? Мир, где те, кто должны защищать, не проплывают мимо на одинокой барже?».
Я сделал еще один шаг.
«Ты разве не хочешь ответить за это предательство? Ответить за грехи перед нами?».
Я обернулся. Тварь медленно спустилась с колодца и шла ко мне, а люди расползались перед ней.
— Предал? — проговорил я, и в моей душе поднялась волна ярости. — Грех? Сраные чванливые люди, да вы только и твердите мне о моих грехах!
«А разве ты не должен был помочь защищать город?».
— А разве вы, городские снобы, открыли бы для нас ворота? Разве рискнули бы укрыть нас от серых людей? Вот ты? Ты лично готов был умереть под мечами стражи, чтобы МЫ! ВОШЛИ! ВНУТРЬ?
Ярость, что скрывалась во мне, ярость, что клокотала в груди — вырвалась. Вырвалась и остановила ползущую ко мне тварь.
— Я могу понять, когда еще живые обвиняют меня и приписывают мне грехи, которые надо искупить! Я могу понять, когда по глупости, не ведая за собой прегрешений, на меня смотрят свысока! Но ты… Они… Не вам рассказывать мне про грех! Мы, ааори, гибли в лесу, а вы даже не прислали стражу нам на помощь! Мы, безымянные, лили свою кровь, теряли оружие и доспехи, купленные на заработанные кровью и потом деньги, купленные втридорога — потому что должны были искупить грех! А вы — даже не пустили нас в город! Мои соратники гибли в двух днях пути от города, а команды баржей не соглашались подойти к берегу! Мои соратники бились с мудорью на барже, а вы равнодушно смотрели, как мы проплываем мимо. А теперь ты, алхимик, который принял свой сраный эликсир только тогда, когда враги вошли в город — обвиняешь меня в предательстве? Ты, жрущий людей, которые поклялись тебе в верности, за то, что кто-то из их родных скормил всю кровь на поле? А может, они? Они — предавшие человечество и принесшие эту страшную клятву?
В моей голове раскатилось рычание, а вокруг твари закрутились искры, но я уже был настолько зол, что всё это не могло меня ни напугать, ни остановить. Поудобнее перехватив копьё, я сделал шаг назад и процедил.
— Будь осторожен, алхимик. Пока я просто прохожий, идущий мимо. И, видят боги, если сейчас ты не засунешь мудрость, которой у тебя нет и не было, себе же между мясистых булок, я отправлю тебя туда, где уже обитается нежить из леса, серые люди с переправы и мудорь с той самой баржи! А потом я вскрою твою тушу и выпотрошу тебя на ингредиенты, которые продам таким же уродам, как ты сам, просто пока еще не готовым строить новый чудный мир!
Тишина, наступившая после моих слов, была настолько оглушающе звонкой, что мне показалось, будто я оглох. Люди, стоявшие на коленях, подняли свои лица, и в их глазах я видел страх и растерянность. Тварь, что так и не успела сплести свою мудрость, опустила лапищи и молчала, с ненавистью буравя меня взглядом. Я не знаю, сколько мы так простояли друг напротив друга, но голос в моей голове наконец проговорил:
«Твое счастье, недомерок, что я не готов раздавить тебя прямо сейчас. Дерзкий и глупый, ты даже не понимаешь, что ты говоришь, и что тебе за это будет, если я передам твои слова…».
— Засунь свои угрозы и правила, которым я подчиняюсь, туда же, куда и несуществующую мудрость! — прервал я тварь. — Ты сам по себе — нарушение правил, измененный, который никому и ничего не передаст. Твои же бывшие соплеменники прибьют тебя раньше, чем ты заговоришь.
«Я — человек…».
— Это я человек! — снова не дал я договорить. — Это я сейчас иду вместе с другими людьми спасать княжество! А ты — изменённая тварь, ростом под четыре шага и напоминающая мясную лавку! Тебе есть что сказать мне по существу? Говори!
«Мы еще встретимся, недомерок!».
— Встретимся, — я неожиданно успокоился, и ко мне пришло понимание: да, встретимся.
«И моли богов, недомерок, чтобы я просто тебя убил!».
— Я помолюсь, — ответил я. — Мои молитвы они хотя бы будут слушать.
Мы постояли друг напротив друга, но тварь молчала — молчал и я. Когда тишина затянулась, я развернулся и быстрым шагом двинулся прочь из деревни. И остановился только на самой ее окраине. Остановился не потому, что хотел обернуться, а потому что услышал детский плач. Оглядевшись, я увидел его источник. Маленькая черноволосая девочка, давясь слезами и заикаясь, плакала под забором у края дороги. Одетая в белую рубаху до колен — она казалась чужеродным пятном на темной траве, охватившей ее ноги. И я не смог пройти мимо, подошел к ней и присел рядом, на самом краю дороги. Она была в том возрасте, когда детская непоседливость и наивность уступает место сознательности. Но эта сознательность еще не победила и не сможет победить.
— Ты безымянный? — спросила она сквозь слезы. — Ты был в деревне?
— Меня зовут Шрам, и я прошёл через деревню.
— Ты видел мою маму?
— Я видел взрослых, но не знаю, кто твоя мама…
— Она красивая, черноволосая… Хозяин грозился забрать её, если папа не покормит поле….
— Я…
Я замолчал. Девочка смотрела в мои глаза, а потом поняла — без слов. Губы ребёнка задрожали, и из глаз ее хлынули слёзы, а я хотел вернуться и перебить всех там, на площади — тварь, взрослых… Всех. Лишь бы эта девочка больше не плакала.
— Он всех заберёт! — крикнула малышка с надрывом. — Он всех забрал! И меня… заберёт…
— Тогда пойдём со мной, — предложил я.
— Я не могу, — ответила девочка и добавила. — Ты на дороге… Мы не можем зайти на дорогу. Только с разрешения Хозяина.
— Ты клялась ему в верности? — спросил я, с ужасом ожидая ее ответа.
— Мама и папа клялись, — проговорила она. — Я нет, но на дорогу не могу зайти… И я пыталась — я не могу…
— Твои мама и папа больше не могут тебя сдержать, — не очень уверенно проговорил я.
— Могут, — ответил ребенок убежденно. — Никто не смог зайти на дорогу… Те, кто остался один — тоже не смогли.
— Тогда дай мне руку! — предложил я, перехватил копьё левой, и протянул к ней правую.
Трава, до этого мирно лежавшая по обочинам, вскинулась как потревоженный хищник и потянулась к моей ладони. Но я не убрал руку, продолжая держать её протянутой к ребёнку.
И маленькая девочка, испуганная и одинокая, нашла в себе смелость бороться — схватилась своей маленькой ладошкой за мою руку, вырвала ноги из травы и шагнула. В последний момент воздух толкнул ее назад, но я сомкнул пальцы и потянул ребенка на себя. Еще мгновение — и девочка оказалась на дороге. Вокруг, как под ураганным ветром, клонилась трава, шатались голые стволы деревьев, туманные космы бурлили. А я подхватил малышку на руки и пошел по дороге дальше.
«За это ты мне отдельно ответишь, недомерок», — прозвучало у меня в голове. Девочка вздрогнула и еще крепче вцепилась в меня. Я обернулся, глядя на селение, набрал в грудь побольше воздуха и закричал:
— Засунь свои угрозы в известное тебе место и готовь дрова, сраная вырезка! Когда я вернусь, тогда и поговорим!
Отворачиваясь, я увидел стремительно приближающийся туманный сгусток, формирующий на ходу уже знакомый шар. Сжав ребенка в руках, я прикрыл глаза, а когда открыл — стоял в одном шаге от зеленой травы. Впереди виднелись крыши палаток и тянущиеся к небу дымы. У меня на груди вздрагивала маленькая девочка, которую я смог вынести из проклятого самими людьми места. На мир накатывались вечерние сумерки, а сзади тонули во тьме пригороды Линга, со всеми своими ужасами и страхами. Я сделал шаг, другой — и вырвался в привычный мир, и только потом позволил себе посмотреть назад.