Страница 21 из 23
10. Опять о Володе Ульянове и Сосо Джугашвили
Я думаю, что в ранней юности и Володя Ульянов, и Сосо Джугашвили, еще не ставшие Лениным и Сталиным, искренне мечтали совсем о другой роли в истории, и не сомневаюсь, что изначально хотели сделать мир справедливей и человечней. Но приросшие партийные клички не отдирались от души. Самая горячая искренность первоначальных намерений остывает, когда она меняет жажду истины на жажду власти.
Холодный пронизывающий ветер на вершинах власти очень часто выветривает человеческую теплоту. Будьте осторожны, прикасаясь к политике. Если в политике не чувствуете тепла, отдергивайте руку – может примерзнуть.
11. Повзросление души не хамелеонство
Я не хочу, чтобы у читателей сложилось впечатление, что я стыжусь своей «Автобиографии» и оправдываюсь перед вами. Повзросление души – это не хамелеонство. Когда мы перечитываем те книги, которые мы читали в детствe, мы смотрим на них совсем по-другому. Если я чего-то и боюсь, так это того, что не хотел бы вводить читателей в опасную иллюзию, что я и до сих пор так же думаю о Ленине, как об антиподе Сталина. Это трагедия золотокудрого мальчика с портрета на Четвертой Мещанской, под которым в 1937 году арестовали двух моих дедушек и затем допрашивали и пытали под сотнями тысяч его же уже взрослых портретов сотни тысяч его соотечественников. Я не испытываю к Ленину ничего похожего на злобу – к ней я вообще неспособен. Но мою кожу пробирает морозный ужас трагедии, которая началась с ним, когда семнадцатилетний Владимир Ульянов сорвал карту родины со стены, ибо в его до той поры юную душу вселились бесы отмщения. Не зря он так ненавидел Достоевского, который нас предупредил своим романом «Бесы», что верить злобе нельзя, ибо даже ответная на злобу злоба слепа и отмщает тоже слепо, и в первую очередь ни в чем не виноватых.
Но ведь сколькие из нас чуть ли не боготворили Ленина. Я разлюбил сначала его ученика, казавшегося мне предателем своего учителя, но когда понял что он на самом деле верный его ученик, я разлюбил и учителя. Вот и вся история.
Тогда свою «Автобиографию» я с интуитивной спасительностью назвал Преждевременной, потому что понимал, что еще был не совсем готов к ней.
После моего спора с Хрущевым на правительственном приеме, когда я защищал от его гнева молодых художников, мою предполагавшуюся поездку в ФРГ отменили как нецелесообразную, а потом мне позвонил помощник Хрущева Лебедев и неожиданно пригласил от имени Хрущева меня с женой на встречу Нового года в Кремль (смотрите статью «Оттепель в морозилке» в одном из следующих томов. – Примеч. автора). Увидев, что Хрущев довольно мирно подошел к моему столу, чтобы поздравить и меня и мою жену, ко мне затем подлетел секретарь ЦК Л. Ильичев, отменивший мою поездку, и заюлил: «Евгений Александрович, у вас с визой все в порядочке – завтра уже можете получить ваш паспорточек. Ждут вас в Германии, очень ждут. Но тем не менее будьте осторожны – там ведь реваншисты поднимают головы. Не дайте им ни в коем случае вас использовать».
Нецелесообразность волшебно превратилась в целесообразность.
И мы с Галей оказались в ФРГ.
12. Реваншизм гостеприимством
Владелец концерна газеты «Ди Цайт» и журнала «Штерн», пригласивший нас, Герд Буцериус оказался одним из самых образованных капиталистов, которых я не мог раньше и вообразить, воспитанный на «Мистере Твистере». Это был настоящий интеллигент, прекрасно знавший литературу и надеявшийся со мной подискутировать о Марксе, которого он знал назубок, но был удивлен и несколько разочарован тем, что я по уровню явно не годился ему в оппоненты, да и желания у меня большого не было, хотя мне нравился похожий на стихи «Коммунистический манифест»: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма», а еще песня «Интернационал», которую в детстве напевал во время уколов, представляя себя под пытками, словно краснодонца. Однако Герд Буцериус задал мне вежливый вопрос насчет строчки «кто был ничем, тот станет всем». «Не кажется ли вам, что если ничто станет всем, то ведь и все может превратиться в ничто?», на что ответа я не нашел. Но у нас были те же любимые книги «На Западном фронте без перемен» Ремарка и «Волшебная гора» Томаса Манна, а из новых писателей мы оба любили Генриха Белля – особенно «И не сказал ни единого слова», «Ирландский дневник» и «Бильярд в половине десятого». Он пригласил домой Белля, с которым дружил, и я так обрадовался тому, что этот прекрасный писатель был еще и таким прекрасным человеком. Как хотелось бы, чтобы это было всегда! Писатели бы тогда гораздо лучше писали. Моя жена Маша, работавшая некоторое время врачом в писательском Доме творчества, рассказала мне, что давление у некоторых из писателей катастрофически повышается не когда о них печатают плохие статьи, а когда о других – восторженные.
Герд Буцериус сделал мне подарок к приезду – его газета объявила конкурс на лучший перевод «Бабьего Яра» – и победителем стал Пауль Целан родом из Черновиц – я чувствовал мощь этого перевода в чтении на моих выступлениях молодого, но уже знаменитого актера Максимилиана Шелла. Все мои поэтические вечера были в переполненных залах – слышать «Бабий Яр», да еще из уст молодого русского, в новой Германии это было чем-то особенным. На моих вечерах было много бывших военнопленных, которым плен стал спасением. Иногда на улицах, услышав мой русский, незнакомые люди бросались ко мне – представьте себе! – со счастливым криком: «Я был в плену!» и обнимали меня, приглашали выпить, вспоминая, как они боялись русских зверств, обещанных геббельсовской пропагандой, а подружились со столькими русскими, которые тоже были в плену у собственного государства, но страдали гораздо больше, чем немцы. В ГДР Францем Лешницером было прекрасно переведено мое стихотворение «Со мною вот что происходит», и его пересылали оттуда в ФРГ родственники, разделенные Берлинской стеной, воспринимавшие это стихотворение совсем по-своему – как надежду на воссоединение. Эта стена произвела на меня гнетущее впечатление, а в музее около «Чекпойнта Чарли» с экспонатами разных хитроумнейших, но иногда кончавшихся гибелью побегов я вдруг увидел цитату из моего стихотворения «Разговор с американским писателем» на немецком:
Мне показали новые немецкие фильмы: «Мост» о безвыходно трагических столкновениях совести и долга, без которых никогда не обходится ни одна война, с пронзительной игрой актрисы Барбары Рутинг. Фильм «Верноподданный», по Генриху Манну, с беспощадным остроумием высмеивающий приспособленчество к любой власти, которое гордо называют «патриотизмом». Меня потрясла экранизированная трагедия «Крысы» Гауптмана с еще совсем целомудренно юной Марией Шелл. Это было настоящее гуманистическое искусство, возрождавшееся на пепле сожженных гитлеровцами книг, и никаким «реваншизмом» это не пахло, как писали наши газеты. Меня поразило и экономическое мощное возрождение страны, потерпевшей не так давно сокрушительное поражение. Герд Буцериус познакомил меня с руководителем крупнейшего концерна красавцем Байцем, и он опять оказался не «Мистером Твистером», а разносторонним, современным интеллигентом, предвидевшим объединение европейских стран, но говорившим мне, что Россия для успешного индустриального развития должна выйти из изоляции и тоже присоединиться. Какой поразительный контраст с тем, как Россию сегодня весьма неразумно для будущего человечества снова вгоняют в изоляцию. Кстати, сегодняшние «наследники Сталина» этим очень довольны – в изоляции их шансы растут. Сахаров, если был бы в живых, думаю, понял бы это, и Герд Буцериус тоже – они были близкими по христианскому мироощущению в самых сложнейших глобальных ситуациях. В нынешней Германии имя Буцериуса почитаемо – его именем названы и улица, и частный юридический институт, и институт изучения истории Германии, и Форум искусства, и литературная премия. Мне везло на удивительных людей и в нашей стране, и за границей, и я тогда переставал эти границы чувствовать. Как я могу себя ощущать несчастливым, что бы со мной ни случилось?!
13
Из поэмы «Братская ГЭС».