Голодная

— Нет. Если меня оставили, значит, была на это причина. Мне не интересно — какая. У меня не осталось чувств ни к матери, ни к отцу.

— Иногда мне кажется, у тебя вообще нет человеческих чувств, — сказала Шерил.

— Отчего же нет? Чувство раздражения по отношению к любопытным девицам, считается человеческим?

— Как можно ставить раздражение в один ряд с любовью, состраданием, трепетом или грустью? — взмахнув руками, Шерил преувеличенно схватилась за голову. — Человек, который из детских игрушек помнит самострел, тогда как все нормальные дети играли с плюшевыми мишками, ну или с машинками.

Шерил вдруг расхохоталась. Она смеялась во весь голос, до слез из глаз. Макс терпеливо дождался, когда она замолчит, спросил:

— Поделишься, что тебя так рассмешило?

— Я представила тебя с плюшевым мишкой в руках, — сквозь смех ответила Шерил.

— Смешно, — подумав, согласился с ней Макс. — Надо идти.

— Я готова, — Шерил поднялась на ноги. — Ты купил себе метательные ножи?

— Да. Наделал полсотни самострелов, продал и купил ножи. Я изрезал себе руки в кровь, пока учился их метать.

За разговорами время бежит быстрей. Забываешь об усталости, о голоде. Не замечаешь ни капризов погоды, ни плохой дороги. Если повезет и попутчик окажется хорошим собеседником, то путь сократится вдвое. Макс оказался хорошим собеседником. Эрудированный, с отличным чувством юмора, а самое главное — умеющим слушать. Он с интересом выслушал ее рассказ о теме дипломной работы. Как-то по-доброму посмеялся над ее ночными страхами. Сам прекрасный рассказчик, он повеселил ее, как подозревала Шерил, выдуманными байками из своей жизни. К вечеру Шерил поймала себя на мысли, что перестала его боятся, и хотя они проговорили весь день, она ничегошеньки о нем не узнала, кроме истории с детским домом.

Для второй ночевки в тайге Макс выбрал небольшой холм, густо поросший лиственницами, с одной стороны круто переходящий в овраг. Три лиственницы, переплетая между собой ветки и корни, стояли в ряд на самом краю. Их корни толстыми скрюченными веревками выступали из склона. Через несколько лет естественной эрозии почвы эти деревья рухнут вниз, присоединившись к своим, уже подсохшим подругам. Пока же они образовывали удобный заслон перед обрывом. Обрыв из сыпучего песка был высотой не менее пяти метров. Вряд ли кто-нибудь сможет беззвучно вскарабкаться по нему вверх. Обезопасив себя, таким образом, с одной стороны, Макс разложил спальник перед деревьями, себе же, как и в прошлую ночь, он соорудил перину из веток лиственницы. Шерил не раздеваясь, только сняв надоевшие ботинки, залезла в спальник.

— Костер будет утром, — пообещал Макс. — Ночью его очень хорошо видно, а в утреннем тумане огонь и дым заметить трудно.

Они доели остатки печенья. Наполнили полупустые желудки водой. Шерил с ужасом ждала предстоящей темноты. Макс, заметив ее страдания, усмехнулся.

— Спи, сегодня я буду твоим сторожем.

Душа Шерил невольно наполнилась благодарностью. Она бы никому не пожелала такого врага, но лучшего защитника и пожелать было нельзя. Сон к ней пришел не сразу, мышцы ног ныли, не привычные к таким нагрузкам и не давали уснуть. С трудом найдя положение, при котором не казалось, что из бедер тянут жилы, она забылась тревожным сном.

Макс, подложив пистолет под правую руку, прилег рядом с Шерил на сваленные ветки. Он прикрыл глаза, зная, что толку от них не будет. В полной темноте обостряются совсем другие органы чувств. Не обращая внимания на те звуки, которые так пугали Шерил прошлой ночью, он слушал ветер. Ветер многое может рассказать, когда умеешь его слушать. Этой ночью был хороший, восточный ветер. Он был на стороне беглецов, неся звуки и запахи от разбитого самолета в их направлении. Иногда Макс позволял себе задремать, зная, что натренированный мозг разбудит его, стоит только ему услышать или почувствовать что-то, что не встраивается в фоновый шум или запахи ночного леса.

Солнце настойчиво просвечивало сквозь закрытые веки, призывая открыть глаза навстречу новому дню.

— Ты не разбудил меня, — Шерил вытащила руки из спальника и сладко потянулась.

— Т-с-сс, — Макс мягко прикрыл ей рот ладонью, и только убедившись, что Шерил будет молчать, убрал руку и указал на подножье холма.

Молодой ельник внизу подозрительно шевелился. Огромная бурая туша высотой не меньше двух метров, медленно передвинулась на полметра. Мелькнула длинная нога в белом гольфе. Лось. Большой, могучий, дикий. Снова двинулся, медленно переставляя ноги-ходули. Показалась голова. Рога-лопаты украшали вытянутую голову. Нижняя челюсть ходила из стороны в сторону, что-то пережевывая. Лось не спешно выбрался из ельника и, не замечая людей, задумчиво двинулся в глубь тайги.

— Первый раз вижу лося. В живую они кажутся больше, чем по телевизору, — восхищенно проговорила Шерил.

— Еще по телевизору они не бросаются на людей.

— Зачем им бросаться? Они же травоядные.

— Лоси могут быть пострашней любого медведя. Если ему покажется, что ты представляешь для него опасность, то это травоядное ударом переднего копыта проломит тебе череп. Так что, пока мы бродим по тайге, не пытайся приручить лося — это не корова.

— Издеваешься, да? — подозрительно спросила Шерил, прищурив глаза. — Не буду больше тебе ничего рассказывать.