Страница 20 из 23
Штольман внимательно посмотрел на изображение матери и вспомнил, как Дмитрий писал о том, как влюбился в нее. В красивую, милую, застенчивую, невинную барышню, столь непохожую на тех дам, с которыми у него были многочисленные романы и связи. Предположим, ему бы разрешили жениться на Кате. Сделал ли бы он ее счастливой, был ли верен ей? Или бы она ему наскучила через какое-то время, и он бы вернулся к своим интрижкам? Якову очень хотелось надеяться, что Дмитрий был бы верным любящим мужем и примерным семьянином. У него самого было довольно много связей. Но когда Анна стала его женщиной, остальные женщины перестали для него существовать. Он не мог представить, чтоб отношения с Анной ему когда-то приелись, и чтоб он подумал о ком-то другом. Анна — не просто его любимая женщина, она — его жизнь. Без Анны теперь не может быть его самого. Эта мысль была у него, когда он поставил обратно на пианино семейный портрет и с нежностью посмотрел на Анну, читавшую книгу, и потом ночью, когда он проснулся оттого, что ему приснилось, что он спал один. Анна была рядом, просто отодвинулась от него. Он обнял ее и уткнулся лицом в ее волосы. Ради Анны он готов был пройти через что угодно, противостоять любым жизненным испытаниям. Ради Анны он был готов на все.
Если в первый день слухи только начали расползаться, то во второй, похоже, уже весь город знал, что начальник сыскного отделения полиции вовсе не Штольман, точнее Штольман он только по фамилии, а на самом деле он внебрачный сын князя Ливена. В том, что сын, рожденный любовницей, был от него, у князя, как можно предположить, не было никаких сомнений, ведь он был копией отца и был вписан им в фамильное древо. Да и другие члены княжеской семьи, по-видимому, в этом тоже не сомневались, раз поддерживали с княжеским бастардом родственные отношения, по крайней мере, через переписку. Старший сын князя, не имевший вследствие своего рождения никаких прав ни на титул, ни на состояние, тем не менее, видимо, считался некоторыми родственниками одним из Ливенов.
Об этом грамотные жители Затонска смогли прочесть в статье Ребушинского в «Затонском телеграфе», а неграмотные — узнать из пересказа статьи или слухов, последовавших за этим. Штольман был человеком образованным, поэтому прочел в газете, купленной по дороге в участок, о себе сам. Что ж, он и не сомневался, что такая сенсация не пройдет мимо Ребушинского. Ничего скандального или оскорбительного в статье он не увидел, не считая, конечно, самого факта, что подробности о его неоднозначном происхождении стали достоянием общественности, как и сказал ранее Трегубов. Но надо отдать должное Ребушинскому, что помимо разоблачения он написал и о том, что князь, судя по всему, все же считал Штольмана своим сыном, а некоторые Ливены — своим родственником. Как ему хотелось надеяться, в глазах некоторых жителей Затонска это могло быть вроде смягчающего обстоятельства в его положении незаконного отпрыска. Когда отец не мог признать сына официально, но все же не отрекся от него, а некоторые члены княжеской семьи приняли его в качестве одного из них самих — это была совершенно иная ситуация, нежели когда нагулянный ребенок считался только позорным, нежелательным последствием похождений отца и мог рассчитывать только на презрение, как об этом могли бы написать.
Ближе к обеду в участок пришел доктор Милц, в руках у него была газета.
— Яков Платонович, видно, я совсем выпал из жизни, раз узнаю новости о Вас из газетных сплетен, а не из первоисточника. Хотя вчера один мой пациент пытался что-то сказать на эту тему, я его одернул, посчитав это бредом сивой кобылы. А сколько в статье приврал Ребушинский?
— Да что удивительно, Александр Францевич, по сути он ничего и не приврал. Все правда.
— Значит, Вы действительно из Ливенов?
— Да, это так.
— Для Вас ведь не секрет, что многие немцы в Петербурге знаются друг с другом. По молодости, когда я жил там, я несколько раз видел Ливенов.
— Неужели? И с кем же из Ливенов Вы были знакомы?
— Нельзя сказать, что я был с ними знаком. Одного Ливена я просто видел то тут, то там. Того, простите, у которого была скандальная репутация. Но у него совсем другой тип внешности, чем у Вас. Насколько я могу припомнить, он был блондином нордического типа. Красивым молодым человеком, но пороки уже давали о себе знать на его лице…
— И Вы предположили, не он ли мой отец? Раз, так сказать, он не знал удержу в развлечениях? Нет, слава Богу, не он. Хотя кое-какие из пороков у меня явно от него. В статье написано, что я похож на отца как две капли воды, и это абсолютная правда. Я — сын старшего из братьев.
— Тогда, вероятно, его я тоже встречал. Многие немцы предпочитают лечиться у своих. Я работал у одного успешного врача. Он как-то взял меня с собой в особняк к одному из пациентов. Там сильно простудился мальчик, подросток. К сожалению, доктор Краузе сам не мог уделить ему должного внимания, так как два других его пациента находились в очень тяжелой стадии болезни. И он представил князю меня, и получил добро на то, чтоб я пользовал мальчика.
— Да, похоже, это был мой отец — Дмитрий Александрович.
— Но тогда я не понимаю, почему Ребушинский написал, что Вы — старший сын князя. Ведь мальчик лет на десять Вас старше. Именно это вызвало мое недоумение при прочтении статьи.
— Мальчик, которого Вы лечили, не сын Дмитрия Александровича, а младший брат. Князь обзавелся наследником только в очень зрелом возрасте. Так что я действительно старший сын князя. Мальчик Павел — это тот самый Ливен, с которым я поддерживаю родственные отношения…
— Думаю, вот с ним Вы похожи, насколько я могу полагаться на свою память через несколько десятков лет.
— Память Вас не подводит. Павлу, как и его самому старшему брату Дмитрию, досталась внешность Ливенов. Остальные пошли в мать, как тот брат, который опорочил честь княжеской фамилии.
— А Павел? Как у него дела?
— О, он сделал прекрасную военную карьеру.
— Рад за него.
— Александр Францевич, а каким Вам запомнился князь? Мне было бы интересно узнать, какое впечатление он на Вас произвел, ведь я с ним не был знаком. Я узнал о том, что я его сын, только после его смерти.
— Яков Платонович, я видел его всего два раза. Когда меня представили ему и когда я отчитался перед ним, что мальчик поправился. Внешности его я, к сожалению, уже не помню. Но как человек он произвел приятное впечатление. Он не стал делать проблемы из того, что его родственника будет лечить молодой неизвестный врач. Был вежлив, тактичен, сказал, что при необходимости я могу обращаться прямо к нему без всякого стеснения. Потом поблагодарил и дал щедрое вознаграждение за то, что я успешно вылечил мальчика. Но он казался печальным, как будто у него на душе было неспокойно, словно в нем не было радости жизни. В первый раз я посчитал, что он беспокоился за здоровье ребенка, а во второй — что, по-видимому, у него просто такая натура. Что он по жизни предавался меланхолии. Он не выглядел счастливым человеком.
— А он им и не был. С того времени, как ему пришлось расстаться с моей матерью, которую он любил. Ему не позволили на ней жениться, а ее выдали за другого. Думаю, радость жизни к нему вернулась, когда у него появился законный наследник, который стал ему утешением на старости лет.
— А Вы, значит, его побочный сын от любимой женщины, с которой ему не суждено было вступить в законный брак?
— Да, как выяснилось… Вас не смущает, что я…
— Господь с Вами, Яков Платонович. Неужели Вы думаете, что за всю мою врачебную практику Вы оказались единственным, у кого на самом деле другой отец? Я точно могу сказать, что в нескольких семьях, что я в свое время знавал, дети были совсем не от мужей.
— И что же, эти мужья догадывались, что дети не от них?
— Полагаю, что кто-то не просто догадывался, а знал наверняка.