Страница 57 из 79
— Да какой определенный смысл? Я никакой разницы не вижу, — попробовал сыграть в наивность Дубельт, проклиная себя за то, что так неосторожно ранее выразился.
— Анатолий Иванович, откуда Вам это известно? — Штольман пронзил полковника взглядом насквозь. Хоть вопрос Штольмана и был неконкретным, Дубельт прекрасно понял, что он был про Александра Ливена. Но продолжил изображать неосведомленность:
— Известно что?
— Откуда это Вам известно? — голос Якова Платоновича стал более жестким, а взгляд еще более пронзительным. — Вы ведь это знаете наверняка, а не просто догадались.
Дубельт вздохнул, он знал что означало такое выражение знакомых зелено-голубых глаз — племянник Ливена вцепился в него мертвой хваткой, как сам Павел Александрович и не выпустит, так или иначе постарается вытянуть из него правду.
— Случайно узнал, во время Турецкой войны в госпитале, мы лежали на соседних койках. Ранение у Павла Александровича было не столь серьезным, но он потерял много крови, и у него была горячка, в первую ночь он бредил и в бреду проговорился… Я никогда не говорил ему, о чем я тогда узнал. И никому другому тоже. Слово дворянина и офицера.
— Кто еще мог это слышать? — поинтересовался Штольман.
«Человек чести. Беспокоится за репутацию и благополучие семьи, к которой он даже не имеет законного отношения. Да, не совсем законный наследник это не то что просто внебрачный сын, как он сам».
— Разве что сестра милосердия, которая к нему подходила, Лариса, кажется. Но раненых было столько много, что ей было не до того, чтоб разбирать, что там бормочет в бреду один из них… И Вы не говорите Павлу Александровичу о том, что я знаю. Не нужно этого. Павел Александрович — прекраснейший и порядочнейший человек… но счастливым его не назовешь… Хорошо, что у него было хоть такое… тайное счастье, раз уж свою личную жизнь не было возможности устроить… должным образом… хотя он этого достоин… более, чем многие другие… особенно те, кто совершенно не ценит подобного… — Дубельт теперь очень осторожно подбирал слова, чтоб не сказать лишнего, и чтоб Штольман в то же время понял, что он имел в виду, не говоря об этом прямо.
— Я очень рад, что у Павла Александровича в Вашем лице есть знакомый, который так хорошо к нему расположен…
— Знаете, я никогда не был… святошей. А когда стоял лицом перед смертью, понял, что многие… условности кажутся такими… надуманными… Если человек любит, счастлив сам от этой любви и делает ей счастливым другого… хоть и не так, как заведено… пусть Бог ему будет судьей, но не люди… Я сейчас в общем рассуждаю, а не только о Павле Александровиче… А про Вашего отца Дмитрия Александровича скажу, что он не был обвенчан с Вашей матерью, но любил ее и Вас тоже, иначе бы Вам своего княжеского перстня не оставил…
— Согласен с Вами. Он еще оставил кольцо Анне Викторовне — без переделки, с надеждой, что мы поженимся. Он не знал, что мы тогда уже были женаты. Этот перстень в свое время он подарил моей матушке… в их единственную ночь, — чуть смутившись, закончил предложение Штольман.
— Он подарил тогда Вашей матери перстень княгини? — уточнил полковник.
Яков Платонович кивнул.
— Мне не хотелось бы показаться бесцеремонным, но не спросить я не могу. Если он подарил ей перстень, предназначенный его законной супруге, считая, что сделал любимую своей женой, почему же он не обвенчался с ней?
— Он не мог этого сделать. Она уже была замужем, ее родные насильно выдали ее за Штольмана, когда отец запретил Дмитрию Александровичу жениться на ней. Он не поступил с ней… бесчестно…
— Не поступил бесчестно? — Дубельт понял, что князь не соблазнял барышни. — Значит, он хотел на ней жениться, но ему не позволили. Ее поскорее выдали замуж, чтоб не дошло до греха… до бесчестия, как Вы выразились… Навязанный родственниками муж был ей не мил, и она бросилась в объятья все еще любимого ей мужчины, с которым ей не дали возможности вступить в законный брак… История отнюдь не исключительная… А вот то, что, разделив блаженство плотской любви с возлюбленной, к тому времени являвшейся женой другого мужчины, он отдал ей перстень, который должен был вручить своей собственной, это… довольно примечательный случай. А как потом этот перстень попал обратно к князю?
— После смерти жены Штольман отдал его Его Сиятельству. А тот сберег его для моей будущей жены. Он очень хотел, чтоб в отличии от него самого я женился по любви…
— По любви, а не, например, из чувства долга как он сам. Старший сын, который должен был унаследовать большую часть состояния семьи, нуждался в наследнике, поскольку его собственный внебрачный сын наследовать не мог… Ваш отец далеко не единственный, кто решил жениться по этой причине…
— Да не сам он женился, его заставил отец… — внес уточнение Штольман, — но как Вы правильно сказали, из-за наследника…
— Вот ведь старый хрыч! По любви жениться сыну не дал, когда бы и так мог иметь внука. А когда стало понятно, что наследника ему не видать как собственных ушей, поскольку ни на ком другом кроме своей бывшей пассии сын по своей воле никогда не женится, принудил к браку… Вы уж простите, Яков Платонович, что выскажусь — ненавижу таких людей… которые своим близким жизнь калечат в угоду своим амбициям… и из-за своей дрянной натуры…
— Что-то личное, Анатолий Иванович? Судя по всему, Вы-то сами женились по любви. Или против воли родителей пошли? Или жена Ваша?
— Нет, сам я женился по любви, родителям моим невеста приглянулась, и союз наш они благословили, хотя, по их мнению, мне все же было рано обзаводиться семьей — мне было всего двадцать четыре. И Елена за меня замуж по любви вышла и с согласия родителей. Снизошел отец отдать младшую дочь за офицера, поскольку тот был родственником, хоть и дальним, того самого Дубельта, даже не посмотрел на то, что старшая дочь была не замужем. А вот Марии не повезло, когда мы с Еленой уже были женаты, у нее случилась любовь — взаимная, кавалер сделал ей предложение, а отец ее избраннику дал от ворот поворот, поскольку у него было только небольшое именьице, а этого ему было недостаточно. Но не просто отказал ему, а оскорбил, унизил как мог. И не наедине, а нарочно дверь из кабинета открыл, чтоб Мария слышала. Он видите ли хорошее приданое за дочерью дает и рассчитывает, что у будущего зятя не клочок земли с хибарой, около которой он сам свиней пасет. Со свинопасом он родниться не желает. Жених тот после такого оскорбления больше не появился. Не пожелал родниться с жадным хамом, даже если его дочь любил.
— Любил ли? — усомнился Штольман. — Если б любил, предложил бы ей замуж за него без приданого выйти. Имение же какое-никакое было, было куда жену привести.
— Было. Да, видно, гордость для него была важнее любви. Не смог снести, что невеста слышала, как ее отец его оскорбил. Гордость, конечно, хорошо иметь, но… в меру, и показывать не тогда, когда, например, судьба решается и твоя собственная, и любимого человека. Пересилил бы себя жених Марии, внушил себе, что ничего и не было, женился, как Вы говорите, без приданого и увез любимую жену в свою маленькую усадебку, и старого хмыря никогда бы более не видел. Но обида от унижения оказалась для него значимее счастья с любимой женщиной… Ладно бы только себе плохо сделал, а то ведь Марии жизнь сломал… С того времени я к людям, которые свою гордость высоко ставят, отношусь… настороженно…
— Поэтому и меня… испытывали?
— Не стану этого отрицать. Вы — Ливен, значит, человек гордый.
— На основании общения с Павлом Александровичем такой вывод сделали?
— У Павла Александровича гордость несомненно имеется, только он умеет усмирить ее, когда нужно. Никогда не позволит ей превалировать над чем-то более… важным, существенным, и уж тем паче над тем, что касается его службы. Мне хотелось посмотреть, такого же ли Вы склада как и он… Не держите на меня зла.