Страница 32 из 79
То, что еще какой-то мужчина мог иметь похожую внешность, также состоять в плотских отношениях с его бывшей любовницей и наградить ее ребенком, тогда не пришло ему в голову… Он подумал только о том, что если отец Александра Ливена не старый князь, то это он сам… Да, старый князь не был настоящим отцом Саши, но им не был и Яков Штольман. И об этом юный князь знал наверняка, а не полагал, как бывший любовник его матери. Яков подумал, с каким достоинством Александр вел себя. Он прекрасно понял, зачем к нему явился Штольман. Понял до того, как тот появился на пороге его особняка. Понял до того, как сам пригласил его туда. Пригласил именно по причине подозрений, возникших у мужчины, который имел короткую связь с его матерью примерно в то время, когда он был зачат… Саша мог и не говорить ему, кто его настоящий отец, только сказать, что это точно не Штольман, и все. Но он сказал про Павла. Зачем? Чтоб позже, когда он сообщил Штольману о своем предположении, что тот, возможно, родной сын его официального отца, он поверил ему, так он был с ним искренен? Мол, человек, который поделился таким большим секретом, не мог солгать в другом? Если говорил о чем-то, даже как это могло показаться, маловероятном, то это было не выдумкой, не желанием ввести в заблуждение, а то и вовсе одурачить, а потом посмеяться над человеком, а правдой. Ну или тем, что он считал правдой. В этом было разумное зерно. В кого таким умным был Саша? В Павла, своего родного отца. В кого же еще? А своей добротой — и в Павла, и, конечно, в Лизу…
На столе был еще один сверток. Яков Платонович вытащил из него маленькую лошадку и сжал в руке. И к нему пришло воспоминание о том, как он познакомился с Лизой, на тот момент Елизаветой Алексеевной Левиной. У него был сослуживец Иван Адамович Грюнвальд, который также происходил из Остзейских немцев. Они не общались вне службы, да, собственно говоря, даже и на ней — помимо непосредственных служебных вопросов. Они были разными: Штольман — двадцатилетним одиноким молодым человеком, Грюнвальд — семейным мужчиной за тридцать. Но однажды Грюнвальд подошел к нему и сказал, что его жена недавно познакомилась с молодой дамой, которая также Остзейская немка. Эта дама — вдова, в Петербурге гостит у дальних родственников и чувствует себя одиноко. Они с женой пригласили ее на ужин и хотели бы, чтоб к их компании присоединился и он. Штольман был удивлен, но предложение принял. Уж очень ему хотелось попробовать приготовленной женой Грюнвальда домашней еды, которую тот так расхваливал перед сослуживцами. И вот в выходной Яков отправился к чете Грюнвальдов. Оказалось, что дома Ивана Адамовича жена называла Гансом, а он Маргариту Генриховну Гретой. Он тогда еще усмехнулся про себя — Ганс и Гретель. Ужин был действительно превосходным, но больше ему у Грюнвальдов не понравилось ничего. Грета была довольно шумной женщиной, а четверо ребятишек не давали им никакого покоя. Даже поговорить было практически невозможно, хотя с Елизаветой Алексеевной — красивой, немного застенчивой дамой лет двадцати трех, сидевшей рядом с ним, он бы с удовольствием поддержал разговор. Хоть о чем. Но их постоянно перебивали…
После ужина Штольман взялся проводить новую знакомую до дома. Наконец ему удалось завязать беседу, которую никто не прерывал. Хотя говорила больше дама, чем он сам. Елизавета Алексеевна сказала, что Грюндвальды хорошие, добрые люди, но у них слишком шумно, а она предпочитает более тихую атмосферу. Хотя, конечно, тишина и тишина в одиночестве это разное. Она овдовела какое-то время назад и дальний родственник ее покойного мужа пригласил ее погостить у него в столице. Но он, как говорится, предоставил только стол и кров, а занимать себя она должна была сама. Когда они дошли до дома, увидев свет в окне, она удивилась — ее родственник был у себя в кабинете. Пожилой мужчина после службы почти каждый день ходил к своему давнему другу и оставался у него допоздна, а то и на всю ночь, когда они засиживались за графинчиком коньяка. Они мало виделись, а общались и того меньше. Но родственник надеялся, что она заведет знакомства, как среди дам, так и среди мужчин, так как такая привлекательная, по его мнению, молодая женщина не должна оставаться одна, а также попросил ее, чтоб она не смущалась приглашать новых знакомых домой на чашечку чая. И она пригласила Якова Платоновича на чай на будущей неделе.
За чаем она сказала, что ей, проведшей почти всю жизнь в глухой провинции, столичная жизнь казалась сумасшедшей и немного пугала ее. До этого в Петербурге она не была никогда, лишь навещала родственников в нескольких местах Остзейского края. Среди полдюжины городов и городков она упомянула и тот, что был рядом с его домом. Он постеснялся спросить, где именно жили ее родственники, но сам факт, что она бывала в его родных местах, сделал ее как бы ближе ему. Он уже не воспринимал ее как совершенного постороннего человека, ему казалось, что они уже были знакомы ранее… Елизавета Алексеевна призналась, что хотела бы обзавестись знакомыми в столице, но слишком робела вступать в беседы с чужими людьми, а тем более пытаться навязать им свое общество.
Она была рада, когда в лавке одна дама сама обратилась к ней за советом — относительно ленты для шляпки. Так она познакомилась с Гретой Грюнвальд. Елизавета Алексеевна питала надежды, что та станет ей хорошей приятельницей. Но Остзейская немка, прожившая всю жизнь в огромном городе, не понимала того, как это, чувствовать себя неуютно при большом скоплении народа, как и того, что Лизхен было больше по душе общение тет-а-тет, которое с немаленькой семьей Грюнвальдов было невозможно. И тем не менее Грета не хотела, чтоб Лизхен оставалась одна. Она вспомнила про молодого полицейского, о котором пару раз упоминал ее муж, и расспросила о нем Ганса. Со слов мужа, Штольман был приличным молодым человеком, к службе относился серьезно и не был замечен в связях с дамами, по крайней мере тех, о которых ходили бы слухи, то есть был весьма подходящим для знакомства. Единственное, что ее смущало, что он был года на три моложе Лизхен. Но как раз возраст Елизавету Алексеевну и не смутил, она решила, что если он так молод, то, возможно, в нем нет навязчивости, которую мог бы проявить более взрослый кавалер, и которого в случае, если б он ей не приглянулся, было бы трудно отвадить. Елизавета Алексеевна рассказывала это с такой искренностью и непосредственностью, что ему даже не пришло в голову обижаться на то, по какой причине она согласилась познакомиться с молодым мужчиной моложе себя. Он лишь с улыбкой заметил, что навязчивость определяется скорее характером человека, чем его возрастом.
Елизавета Алексеевна с каждым свиданием нравилась ему все больше. Не просто нравилась, а, как он сам себе признался, он был впервые в своей жизни увлечен женщиной. На третьем или четвертом он набрался смелости сказать ей, что увлечен ей, а она ответила, что он ей тоже весьма симпатичен. Тогда он попросил ее о поцелуе — настоящем, в губы. Она не отказала. Он не был искушён и поцеловал так, как ему казалось, ей могло понравиться. Нежно и в то же время настойчиво — чтоб показать, что он хоть и молод, но все же мужчина… Елизавета Алексеевна ответила на его поцелуй — робко, а потом более чувственно. А затем, чуть покраснев, сказала, что это был ее первый настоящий поцелуй. Если бы он уже не узнал к тому времени ее характер, он бы подумал, что она над ним насмехалась или издевалась. О каком первом поцелуе может говорить женщина, которая была замужем?? Видя его недоумение, она решилась рассказать ему про свою недолгую замужнюю жизнь.
В их захолустьи ее покойный муж был самой лучшей партией, хоть уже и был в возрасте. Человеком он был хорошим, но оказался скуп на эмоции… а на проявление каких-либо чувств на супружеском ложе тем более. Она призналась, что побывав замужем, так и не узнала, как сделать так, чтоб мужчине было хорошо с ней, а ей самой приятно с ним… Да и вообще не узнала о плотских отношениях между мужчиной и женщиной практически ничего… за исключением самого… необходимого, чтоб брак был признан действительным… Елизавета Алексеевна была более чем смущена, говоря ему это. Да и как тут не смутиться, признаваясь в подобном… Он все же немного сомневался в том, что у Елизаветы Алексеевны с мужем было именно так, как она сказала… то есть по сути дела никак… Хотя, кто знает, как может быть между супругами. У кого-то, возможно, так, как у Левиных. Но задавать вопросов по этому поводу он не стал, ни к чему подобные расспросы. Но признался сам, что у него также небольшой опыт в подобных делах (то, что он совсем уж минимален, он сказать не отважился), но опыт — дело наживное… главное… если Елизавета Алексеевна позволит ему стать ее амантом — чтоб им было хорошо вместе, а уж какими способами это достигнется, не так, наверное, и важно…