Как хорошо уметь читать

Штольман наконец открыл глаза, попытался убрать со лба паутину, что ему не очень удалось, хотел ругнуться… но заметил на крыльце тещу. Она улыбалась.

— Горе Вы мое, Яков Платоныч, где же Вас так угораздило…

— В сарае…

— Ну прям как мальчишка — по сараям лазить…

— Я не лазил, я там… прибирал… Вот, нашел, — Штольман показал Марии Тимофеевне трость. — Кого-то из Ваших мужчин? Может, Петра Ивановича?

Мария Тимофеевна взяла у зятя трость:

— Нет, такой у него не припомню… Так это же Ивана Андреевича, точно его! Надо же, столько лет прошло, а сохранилась. Вы ее пока в сарае оставьте, может, ее Виктор как-нибудь заберет… А это у Вас откуда? Тоже там нашли? — показала она на женский платочек.

«Ну все! Сейчас начнется… то, в чем она, возможно, меня подозревает… что я и после женитьбы не угомонился… относительно женщин… да еще принадлежащие им предметы храню… Обвинит меня, что не успела Анна уехать, а я уже во все тяжкие пустился…» - вздохнул про себя Штольман.

— Ну… да…

— Вот уж не думала, что лично мне Вы что-то отыщите. У меня ведь этот платочек столько лет назад пропал, а он мне так дорог был. Его для меня Ангелина Евгеньевна вышила, когда Аня родилась. Сказала тогда, чтоб я не расстраивалась, что дочка. Что девочка — это очень хорошо. Что сама очень дочку хотела, а муж только сыновей… И чтоб я не плакала, даже если свекр будет что-то говорить, а если буду, то вот и платочек для этого…

Штольман снова увидел Марию Тимофеевну не такой, какой знал ее, а какой она, по-видимому, была в молодости.

— Рад, что мои способности сыщика помогли найти такую ценность, — пошутил он и отдал ей платочек.

— Яков Платонович, я уж возвращаться в дом не буду, домой пойду. Виктор, наверное, заждался…

— Может, для Вас извозчика поймать?

— Нет, не нужно. Я прогуляюсь… Столько воспоминаний сегодня… Яков Платоныч, если Вам какая еще помощь по дому будет нужна, Вы мне записку пошлите. Я по возможности Прасковью к Вам отправлю. Ну или сама приду… как получится.

— Мария Тимофеевна, я Вам очень благодарен за сегодняшнюю помощь… Но я не намерен утруждать Вас заботами по дому… Мне и так до сих пор неловко…

— Будет Вам, Яков Платоныч… дело житейское… Да и как-никак мы сейчас родственники. Кто Вам еще поможет, пока Анны нет? Если Вы от нее письмо получите, дадите мне знать?

— Непременно.

— Вы приходите к нам на неделе на ужин, день сами выберите, как Вам удобно. Поужинаем по-простому, по-семейному… Я же понимаю, что у Вас и дел на службе много… да и другое тоже время может занимать…

— Вы про Дворянское Собрание?

— И про него тоже…

— У меня пока нет намерений снова туда пойти, а вот к Вам с Виктором Ивановичем я обязательно приду.

Штольман попрощался с тещей, поставил трость в углу сарая и зашел в дом. На столе в гостиной лежали три свежевыглаженные рубашки. Думал ли он, что когда-нибудь Мария Тимофеевна будет гладить ему одежду? Нет, не думал. А вон как получилось… Он сложил рубашки в комод и посмотрел в зеркало на стене. Понятно, почему Мария Тимофеевна улыбалась — он действительно выглядел как мальчишка, который лазил по сараям — грязный от пыли и весь залепленный паутиной… Мальчишка, который всего на четыре-пять лет был младше ее самой…

========== Часть 12 ==========

Все же хорошо, что Мария Тимофеевна предложила ему помощь с рубашками, это было очень любезно с ее стороны. Да и прийти к нему с пирогом тоже. Теперь у него и рубашек на пару дней, а еды и того дольше. Жаль, что завтра не будет Коробейникова, он бы поделился с ним своими запасами. Но он может угостить, к примеру, Ульяшина. Нужно только не забыть утром достать сдобу из подпола, где гораздо прохладнее, чем в самом доме и уж тем более сарае, где он вспотел и перпачкался. Хорошо, что в их маленьком домике был водопровод. Ванная комната была оборудована, скорее всего, в бывшем чулане. Она была такой малюсенькой, что настоящей ванны там не поместилось, вместо нее была некая квадратная емкость вроде большого корыта, в которой тем не менее можно было наскоро помыться или хотя бы сполоснуться. Даже освежиться холодной проточной водой, если было лень греть на кухне большую кастрюлю или ведро и нести его в ванную, было гораздо лучше, чем мыться из таза или каждый раз топить баню. Баню они топили только по выходным и когда была в том необходимость. Штольман решил, что топить баню для него одного, это слишком. Он смыл с себя пот, пыль и паутину в том большом корыте, что именовалось ванной, и пошел бриться в кухню, где делал это постоянно, сразу же после переезда поняв, что в тесной комнатушке, где он еле мог повернуться, для этого нет возможности. Сбрив темную щетину, он вытер лицо полотенцем и снова посмотрел в зеркало, которое до этого поставил на кухонный стол. Кто на него оттуда смотрел? Штольман или незаконный Ливен? Кто бы это ни был, он должен был принести чистое полотенце взамен того, что только что использовал.

Но у комода в гостиной рука потянулась не к ящику с полотенцами, а к тому, где он держал свои сокровища. Он не стал бороться с искушением и достал их, но развернул только два — мушкетера Леопольда и Кати. И положил их рядом. Как когда-то в детстве, когда он решил… что Леопольд и Кати должны сочетаться браком, именно так — сочетаться браком, как было сказано в истории про Императорскую чету. Пусть они будут мужем и женой и будут любить друг друга, а потом у них появился сынок Александр, названный, естественно, в честь Императора, и которого они оба будут любить… Сейчас Яков Платонович удивлялся самому себе. Как девятилетнему мальчику могли прийти в голову подобные мысли… Верно, он так тосковал по настоящей семье, по любви родных людей, что переносил свои несбыточные мечты на игрушечных человечков…

Яков грустно улыбнулся — сынок Александр. Спустя тридцать лет он предположил, что у него мог быть сын Саша, о котором он до этого не знал. Да, Александр Ливен мог быть его сыном, если бы… Дмитрий Александрович месяца через три не поменял одного кандидата в отцы для своего наследника на другого… И в итоге появился Его Сиятельство Александр Дмитриевич, на самом деле являвшийся Александром Павловичем… но не Александром Яковлевичем… Сейчас молодой человек, которого он какое-то время считал своим предполагаемым сыном, выступал в роли его единокровного брата, единственного наследника своего официального отца Дмитрия Александровича. Да, потом в Петербурге и, возможно, в Затонске - если Саша приедет к ним, им придется изображать родных братьев по отцу. Как это могло выглядеть, он не имел представления. Он мог называть молодого Ливена Александр или Саша. А вот как тот мог общаться к своему якобы брату на двадцать лет старше его? Просто Яков? Яков Платонович? Или все же Яков Дмитриевич — как его иногда называл Павел и, которому, как он видел, это было по душе.

С Павлом вообще все складывалось… легко с самого начала. В первый день знакомства Его Сиятельство стал для него Павлом Александровичем, а во второй — даже не дядей Павлом, а просто Павлом. Даже Анна за глаза так назвала его не смотря на то, что князь и был старше ее почти на тридцать лет, хотя обращалась к нему Павел Александрович и дядя Павел, как он просил ее. Штольман усмехнулся, хотелось бы посмотреть на лицо Его Сиятельства в тот момент, когда Анна назвала бы его просто по имени и «на ты», как делал это он сам. Он не думал, что Ливен рассердится. По крайней мере не покажет этого, сделает вид, что не заметил. Если, конечно, Анна оговорится один раз. А если не один?

Мысли Штольмана снова вернулись к Александру. Почему, увидев его изображение в газете, а потом мельком и его самого, он решил, что тот мог быть его сыном? Да, юный князь был на него похож, но не был его копией… как выяснилось, он сам своего родного отца… Когда он увидел в особняке князей Ливенов портрет офицера — младшего брата покойного Дмитрия Александровича, про которого Александр сказал, что он и есть его настоящий отец, он понял, что мальчик походил на того военного гораздо больше, чем на него самого. И все же мысль о том, что юный князь мог быть его собственным отпрыском, пришла к нему неспроста. Как-то в разговоре Павел сказал, что Саша походит и на Лизу, свою мать. Например, когда он задумается или загрустит, у него бывает такое же выражение лица, как у нее. Яков помнил выражение ее лица — спокойное, иногда даже чуть отрешенное, как будто на несколько секунд она пыталась отгородиться от окружающего мира. Он мог бы дать ему определение спокойной грусти. Иногда она переходила в грустную улыбку… Теперь он понял, почему он предположил, что Александр мог быть его сыном. Он увидел лицо, в котором разглядел свои черты и знакомое выражение — спокойной грусти, сменившейся печальной улыбкой. Его собственные черты лица и выражение лица женщины, с которой у него в юности была связь… такое могло быть только у того, чье появление на свет было следствием той его связи…