Страница 30 из 79
— Как же Вы преступников ловите, если даже утюг не можете разыскать? Вот же он, под прихваткой!
Только теперь Штольман понял, что утюг действительно был у него под носом — на полке, только Анна или случайно, или намеренно накрыла его цветастой прихваткой, что отвлекло его внимание, хотя из-под прихватки и был виден носик утюга.
«Теряете квалификацию, господин начальник сыскного отделения, — пожурил себя он. — Права Ваша теща — какой из Вас следователь, если Вы даже утюга в собственной кладовке не можете найти».
— Премного благодарен Вам, Мария Тимофеевна, что обнаружили пропажу.
— Вы, должно быть, просто хотели меня разыграть…
— Может быть, может быть… — улыбнулся Штольман.
— А насчет того, что сами гладить собирались — тоже… шутка?
— Нет, чистая правда. Собирался. Попробовать…
— Попробовать? На рубашках? — покачала головой теща Штольмана. — Хоть бы на тряпке какой ненужной… Не приспособленный Вы к быту человек, Яков Платоныч… Хотя чего от Вас ожидать, если пока Вы не женились, на службе пропадали и днем, и ночью. Откуда тут навыки по ведению хозяйства возьмутся… Впрочем, и моя Анна недалеко от Вас ушла… А ведь дома выросла, при матери… а хозяйка из нее…
— Мария Тимофеевна, хозяйка из нее отличная! — заступился за жену Яков Платонович. — И рубашки она отменно гладит. Вот, — показал он на ту, что была на нем, — разве плохо? Мне так никогда не научиться.
— А Вам сейчас и не нужно, с женой-то…
— Ну раз жены сейчас нет, придется самому. Нужда-с заставит, — снова улыбнулся Штольман.
— Нужда-с? Яков Платоныч, так у Вас что же вообще ни одной рубашки нет, чтоб завтра на службу идти?
Штольман промолчал. Теща вздохнула:
— Что ж, раз Анны нет, придется мне этим заняться.
— Что Вы, Мария Тимофеевна, не нужно… Неудобно это…
— Неудобно на службу как пугало огородное идти! А еще сын князя! Вон посмотрите на Павла Александровича, всегда как с иголочки одет! Да и Вас самого я тоже абы как одетым не припомню. Нет уж, Вы у меня завтра пойдете в управление при полном параде, как и положено. А не в мятой рубашке или с прожженными дырками. Еще не хватало, чтоб на Вас как на неряху какого смотрели! Тем более завтра, когда внимание к Вам и без того повышенное будет.
Да уж, завтра точно кто-нибудь придет посмотреть на племянника князя — заместителя начальника охраны Государя. И будет позор, если он окажется в плохо выглаженной или прожженной рубашке. Штольман сдался:
— Да, Мария Тимофеевна, Вы правы. Негоже так… Буду Вам очень признателен, если Вы погладите мне одну рубашку.
— Одну? — Мария Тимофеевна снова покачала головой. — Одной Вам будет недостаточно. Две, а то и три. Мало ли, как у Вас день завтра сложится, вдруг переодеться придется…
— Ваша правда, — снова согласился Штольман, ставя утюг на плиту. — Пойду рубашки принесу и покрывало, на котором Анна гладит.
— Покрывало-то хоть знаете где?
— Знаю.
Яков Платонович вытащил из комода старое покрывало, развязал узел с бельем и выбрал три самые лучшие рубашки. Хорошо, что Мария Тимофеевна не прошлась по всему содержимому узла. Пара рубашек в нем была заштопанных, как и кое-что из белья — он заметил это раньше, когда надевал… Он не покупал себе ничего с того времени, как переехал в Затонск, вся его одежда была куплена до этого, в Петербурге. Нет, у него было кое-что новое — то, в чем и с чем он вернулся в Затонск после своего исчезновения — костюм и пара смен белья и рубашек. Надо подкупить немного, а то когда они были с Анной в Петербурге, он приобрел себе две пижамы в английском магазине, а об остальном не побеспокоился… а должен был… Анна не раз говорила ему, что нужно обновить гардероб, но он отмахивался, мол, в другой раз… Сейчас же он осознал, что раньше он никогда не позволил бы себе предстать перед любовницами в залатанном белье или рубашке… Неужели таким его видела Анна, его Анна… Ему стало по-настоящему неловко… Да, Анна была его родным человеком, но она была женщиной, Женщиной с большой буквы, самой главной женщиной в его жизни, а он, возможно, даже не проявил к ней уважения в том, чтоб выглядеть наедине с ней… презентабельно… И ведь они не бедствуют, чтоб он не мог позволить купить себе исподнее или рубашки, как люди, которые считают каждую полушку… Ладно хоть пижамы, в которых он делил с Анной супружеское ложе, были приличными… а то бы и вовсе было стыдно…
Затем он подумал, что все же заштопанного белья при Анне он не надевал, откуда же оно взялось? Наверное, Анна сложила его на самый низ, под более новые вещи, так, как говорится, на всякий случай, вдруг понадобится. Но до него не доходила очередь. А он дотянул до того, что ему пришлось надевать и это… Кроме того, он брал из комода то, что просто попадалось под руку. Потому что его мысли были совсем о другом… Да, скорее всего, так и есть… Он усмехнулся — хорошо, что Лукерья не из болтливых, а то по Затонску поползли бы слухи и о том, что у Штольмана даже белья неизношенного нет, а ведь княжеский сын, хоть и незаконный…
Штольман принес рубашки и покрывало, расстелил его на кухонном столе — как это делала Анна. Мария Тимофеевна взялась за глажку рубашек зятя:
— Накрахмалить бы по уму надо, но уж так придется, по-быстрому. Конечно, когда я Вите рубашки готовлю, я себе подобного не позволяю…
— Мария Тимофеевна, Вы сами гладите рубашки Виктору Ивановичу? — удивился Яков Платонович.
— А что в этом такого? Да и глажу не все, а только несколько, те что дорогие — их ему Петр из Парижа привез. Я их Прасковье не доверяю. И у Вас, Яков Платонович, рубашки хорошие, так что Вы уж меня не очень отвлекайте разговорами, я не хочу ничего испортить.
Штольман понял, что Марии Тимофеевне лучше не лезть под руку, хотя поговорить, точнее порасспрашивать ее все же было о чем… Он вернулся в гостиную и аккуратно сложил оставшиеся рубашки и белье в свой ящик, а скатерть и полотенца присоединил к остальным, что были в одном из нижних ящиков. Чем бы заняться, пока Мария Тимофеевна так участливо помогает ему? Пойти что ли дров наколоть или в сарае прибрать? А то Анна столько раз просила его разобрать вещи, которые они поместили туда, не найдя им места в доме. Он решил начать с двух огромных сундуков, которые были очень старыми и использовались только для переезда в их дом. Везти их назад не было никакого смысла, поэтому их поставили в сарае и приспособили под хранение всякой всячины.
О сколько нам открытий чудных… готовит старый тот сундук… В одном сундуке помимо всего прочего Штольман обнаружил свою рубашку — грязную, но почти новую, одну из тех, что прибыли с ним из Петербурга этой весной, два своих носовых платка, про которые думал, что давно где-то потерял… вышитый женский носовой платочек… точно не Аннин… и совершенно точно не Нежинской… Но тогда чей? В сундуке также была упаковка с фотографическими пластинами, которая когда-нибудь могла понадобиться, и большая карта Петербурга — весьма потрепанная от частого использования… Во втором сундуке не было ничего примечательного за исключением трости, лежавшей на дне. Он рассмотрел ее, затем открутил ручку — так и есть, внутри шафта был клинок. Однако… Чья же это трость? Виктора Ивановича? Возможно, его. А, возможно, и Петра Ивановича — иметь подобный предмет на него похоже больше. Там же на дне он обнаружил книгу о мистификациях, связанных с духовидением. Он не думал, что это была книга Анны, для нее духовидение… просто было… Книга Петра Ивановича? Плута, шарлатана, изображающего из себя медиума? Книгу он решил оставить в сундуке, а с тростью в одной руке, рубашкой, своими платками и женским платочком в другой — последним, чтоб просто выбросить за ненадобностью, он вышел из сарая и зажмурился от солнечного света.
Мария Тимофеевна, стоявшая на крыльце, увидела появившегося из сарая человека — не представительного следователя Штольмана, не элегантного княжеского сына, а обычного мужчину, всего в пыли и паутине… И почему-то он… понравился ей… своей простотой… Она улыбнулась.