Страница 25 из 79
— Что сделать? — не понял Штольман.
— Ну самим потихоньку то тут, то там упомянуть, что помещик Дубровин собирается привезти брата, сына покойного отца.
Штольман посмотрел на тестя.
— Яков Платонович, ну что Вы на меня так смотрите? Мы с Вами этого не сделаем, никто не сделает… А потом уже поздно может быть. Когда какому-нибудь идиоту в голову та мысль придет, которой Дубровин опасается. Я к Вам на следующей неделе в участок зайду и как-нибудь в разговоре… при людях… заведу разговор про Дубровина… И если он к Вам еще придет, скажите ему, что если ему понадобится адвокат, пусть не беспокоится, что у него нет денег, как-нибудь потом сочтемся. Нельзя, чтоб мальчишка, которому и так досталось, оказался еще в более неприглядном положении.
— Я… я пообещал Дубровину, что напишу Павлу, чтоб он поговорил с его попечителем, — признался Штольман.
— Чтоб Павел Саныч встретился с ним? Яков Платоныч, Вы сделали очень правильно. От попечителя в подобной ситуации может зависеть очень многое. Это крайне благородно с Вашей стороны.
— Да какое уж тут благородство, — смутился Штольман. — Благородство — это когда князь пойдет с нему.
— И с этим согласен. Вот если человек порядочный по сути, то его никакая карьера и должность не испортят. Уж казалось бы князь, заместитель начальника охраны Императора… А таких чутких людей как Павел Саныч я мало в жизни встречал… особенно среди тех, у кого есть власть и положение. Мне он очень симпатичен, да и Маше тоже… Давайте пойдем к ней в гостиную. А то она уже, наверное, думает, что мы не по рюмочке выпили, а весь графинчик опустошили.
Мария Тимофеевна, как уже повелось, дала зятю с собой выпечку. На этот раз Яков Платонович получил целый пирог с мясом и картошкой, ватрушки с творогом и печенье. Мария Тимофеевна пообещала, что во вторник или среду Прасковья занесет ему в участок блинчиков и булочек. Штольман решил, что с таким запасом провизии ему уже не нужно в понедельник идти в лавку за пряниками — съесть бы то, чем его потчует теща.
Придя домой, он решил не снимать княжеского кольца. Специально. С кольцом позже и пошел спать. А вдруг ему что-то приснится… Сон к нему не шел, он думал про Анну, которая гостила у Павла. Он по ней очень скучал — и как по близкому человеку, и как по другу, и как по любовнице… Что ж, Яков Платонович, придется дожидаться, пока Анна не вернется, и уж тогда показать ей свой любовный пыл… Жили же Вы как-то раньше, когда с любовницами встречались от случая к случаю, как получится. А Анна не на такой уж долгий срок и уехала… Чтоб отвлечься о любовного томления, он стал думать про другое. Про Дубровина с его маленьким братом. И про то, что он сказал, что не ожидал, что мужчина мог сделать для своего побочного сына столько, сколько сделал для своего Его Сиятельство.
Ему приснился сон, в котором он увидел себя в доме отца. Сны о своем детстве были у него крайне редко. Может, потому… что ему не особо хотелось о нем вспоминать? Матушки многие годы он почти не помнил, в его пямяти ее образ почти угас и вернулся к нему только тогда, когда по весне Его Сиятельство князь Александр Дмитриевич Ливен отдал ему портрет Екатерины Владимировны. А после ее смерти, возможно, дом и вовсе перестал быть ему родным. Он был тем местом, где он жил, пока не уехал в Петербург… Во сне он был в будуаре матушки. Он стоял перед комодом и перебирал фарфоровые фигурки, стоявшие на нем. Запряженная четверкой лошадей карета, из которой кавалер помогал выйти даме, предложив ей руку. Фарфоровая композиция, где дама сидела в кресле, а кавалер стоял подле нее и держал ее руку в своей, и оба смотрели на часы. Пара статуэток, где дама и кавалер танцевали. Статуэтка, изображавшая кавалера за креслом дамы, читавшей письмо. Композиция, где дама сидела на скамье, а кавалер сидел на траве сбоку от нее и склонил голову ей на колени. Эта статуэтка была матушкиной любимой. Сейчас он подумал, что, возможно, матушка так любила ее потому, что она напоминала ей ее саму и ее возлюбленного — Дмитрия Александровича, или Митю, как предложил ей называть себя он сам. Катенька сидела вот так где-нибудь на скамейке в саду, а Митя сидел у ее ног, положа голову ей на колени… и она гладила его по волосам… так же как его Анна иногда перебирала волосы ему самому… Ему очень хотелось взять эту статуэтку с собой, когда отец сообщил ему, что он уезжает учиться в Петербург. Но статуэтка была довольно большой, и он решил, что отец мог заметить, что он взял ее тайком, без его разрешения и рассердиться. Тогда он спрятал в карман фигурку барышни в бальном платье — она была самой маленькой изо всех и матушке тоже очень нравилась…
Яков Платонович выбрался из кровати и пошел в гостиную, открыл один из ящиков комода и достал из него небольшой сверток. В нем было три маленьких сверточка, а в них — все, что связывало его с родным домом и с детством в целом. Он осторожно развернул первый носовой платок. В него была аккуратно завернута та самая фарфоровая фигурка барышни. Он назвал ее Кати — в память о матушке… Как она уцелела — несмотря на столько лет и многочисленные переезды было загадкой. Но она была в целости и сохранности, даже тоненькие ручки, которыми она придерживала пышную юбку, не сломались.
Во втором свертке была малюсенькая лошадка, что он получил на Рождество от доброй девочки — внучки их соседа. До недавнего времени он и не знал, что судьба свела его с ней еще раз в юности — она была первой женщиной, с которой у него были отношения — короткие, немного неловкие из-за неопытности обоих и все же такие, о которых на протяжении многих лет у него были приятные воспоминания — до того момента, пока не так давно не появился привкус горечи, когда Павел раскрыл ему глаза на то, кем на самом деле была Лиза — женой его настоящего отца-князя…
Содержимое третьего свертка появилось у него не дома в Эстляндии, а уже в Петербурге. На первое Рождество в пансионе ему и еще нескольким воспитанникам, которых родители не забрали на праздники, вручили подарки от благодетеля, как сказал их воспитатель. Все воспитанники помимо сладостей получили разное. Якову достался оловянный солдатик. Он дал ему имя Леопольд, как у герцога из истории, которую им как-то читал учитель. Такой красивой игрушки он до того момента не видел. Когда он вырос, он понял, что это не игрушка, а настоящее произведение искусства. Черты лица и мелкие детали были выписаны с поразительной точностью, что создавало впечатление, что это миниатюрное изображение настоящего человека. Прочитав в юности «Трех Мушкетеров» Дюма, Яков решил, что Леопольд был мушкетером, хотя у него на одежде не было креста. Зато на кирасе, надетой на разноцветный камзол, был какой-то затейливый узор. Еще на фигурке был плащ, высокие сапоги с позолоченными пряжками и шпорами и шляпа с пером. В правой руке у него была позолоченная шпага, а с левой стороны висела позолоченная перевязь. Лицо мушкетера обрамляли длинные локоны. Усы и бородка не скрывали приятного выражения лица. Но больше всего на лице выделялись глаза… зелено-синего цвета…
Штольман взял лупу и вгляделся в рисунок на кирасе — теперь он мог разобрать, что в него была вплетена латинская буква L. Что его совершенно не удивило — после того, как он отметил цвет глаз Леопольда. Яков Платонович перевернул фигурку, на основании было два клейма. Ранее он думал, что, возможно, одно принадлежало мастеру, а другое художнику. Но он ошибался — на втором клейме тоже была латинская L. Мушкетер — или кем он там был, был сделан по заказу князей Ливенов. И был подарен сыну князя Ливена, который в тот момент и не предполагал об этом родстве…
Мушкетеры, мушкетеры… Роман Дюма он получил на Рождество, когда уже учился в Училище правоведения. Книги в отличии от фигурки Леопольда он не сохранил, она была большой и тяжелой, чтоб перевозить ее с места на место, да и прятать ее было бы гораздо труднее, чем миниатюрные сокровища. «Мушкетеров» перед окончанием училища он подарил мальчику на несколько лет младше его, отец которого после смерти его матери почти сразу же женился на другой женщине и перестал навещать его. Тому мальчику книга была нужнее.