Точка

— А карантин? А Европа?

— Все меняется, господин Искин. Карантин снимут. Подпишут декларацию о запрещении юнит-технологий. Снимут ряд ограничений.

— Ничего не понимаю, — растерялся Искин. — С кем же тогда будет война?

— А с Европой и будет, — сказал Мессер. — Сначала Данск, затем, наверное, Богемия, Трасильвания и Балканы.

— И Франкония?

— Конечно.

Искин задумался, мотнул головой.

— Но если объединение — дело почти решенное, совершенно незачем инфицировать будущих союзников.

— Вот!

За воротцами мелькнул человек, и Мессер предусмотрительно приоткрыл для него створку. Мужчина в костюме, вздрогнув, сухо улыбнулся, поблагодарил его и двинулся к аллее. Метров десять он шел, неестественно прямо выдерживая спину, словно ожидал, что сзади раздастся выстрел. Возможно, подумал Искин, мы выглядим, как два гангстера.

— Я тоже решил, — проводив мужчину взглядом, сказал Мессер, — что не складывается. С одной стороны мы имеем прекращение исследований и будущее объединение, а с другой — вспышку заразы в достаточно крупном городе недалеко от границы. О чем это говорит? О том, что, скорее всего, действуют две разнонаправленные силы.

— В Фольдланде? — спросил Искин.

— Да. Возможно… — Мессер оборвал себя и посмотрел на собеседника. — Вот это вам, простите, знать совсем необязательно, опустим. Но основное вот что еще. Вы правильно сообразили про то, как можно добраться до организатора заражения. Пойманных налетчиков сейчас как раз обрабатывают на этот счет, где, когда, кто им колол препараты. Но пока результатов нет.

— Почему?

Мессер поморщился.

— Потому что нет. Большинство наших мальчиков и девочек курили травку, использовали таблетки и периодически баловались синтетическими смесями. В общем, отрывались на полную катушку. Собирались в общежитиях, в клубах, подвалах, карантинных домах. Даже очищенные от юнит-колоний, они ни черта не помнят. Достаточно было кому-то принести раствор с юнитами под видом новой смеси, и они могли вколоть его себе сами. Пневмопистолет с дозатором, контейнер, и — поехали.

— Можно отсчитать время…

— Можно, — кивнул Мессер, — только у них отсюда, — он постучал себя по лбу, — все уже выветрилось. Сколько там длятся стадии?

— Если все четыре, то до полугода, — сказал Искин.

— А они не помнят, что было вчера.

— Но не все же, — пробормотал Искин, — та же Паулина, которую от нас забрали сегодня…

— Она участвовала в ограблениях?

— Не знаю. Вряд ли.

Мессер надел шляпу и подал ладонь.

— До свидания, господин Искин.

Родинка делала его лицо печальным. Огорченный клоун, у которого не получился трюк. Лема так и подмывало сказать ему: «Крепитесь, дружище, все еще образуется». Почему-то эта глупая, сентиментальная фраза засела у него в голове. Клоун грустный, а он как на похоронах. Крепитесь, дружище.

Господи, что за бред!

— До свидания, — Искин пожал ладонь.

Створка открылась, будто в другой мир. Автомобили, стекла, отражения, нагретый ветер и густой, накатывающий, как прибой, шум двигателей.

— Если что, — сказал на прощание Мессер, — позвоните мне.

Он сунул в пальцы Искину визитку. Номер телефона на ней мелкими циферками шел по нижнему краю. В центре не было ни стилизованного орла со щитом, ни тисненого «Generaldirektion fur die Sicherheit». Все, что там имелось — это грубое изображение виссера.

— Если что? — спросил Искин.

— Если решите нам помочь. Или вы питаете к Фольдланду теплые чувства?

Не дожидаясь ответа, Мессер развернулся и быстрым шагом отправился в то прошлое, из которого только что выпроводил Искина. Возможно, ему не терпелось вернуться в «Кипарис» и заказать еще одну кружку кофе.

За аркой скрывалась Падеборн-штросс, значок остановки желтел метрах в тридцати. Необходимо было еще перейти улицу, чтобы сесть на омнибус, следующий по маршруту на северо-восток хотя бы до Ульрих-Маркт.

Искин остановился у ограждающего барьерчика. У стойки уже собралось человек десять, ожидающих сигнала светофора, запрещающего выезд на Штиль-плац-штросс. Проезжая часть находилась недопустимо близко, едва-едва ограниченная вытертой белой линией. Было удивительно, что никого из толпящихся до сих пор не задело ни бампером, ни зеркалом, ни колесом проезжающих мимо лихачей. На взгляд Лема автомобили проскакивали уж очень быстро.

Дзонн!

С легким звоном сигнал светофора переменился на красный, вместе с остальными пешеходами Искин поспешил на другую сторону улицы. Он заметил стеклянный колпак омнибуса, застывшего на повороте со Штиль-плац-штросс. По плашке с маршрутом наверху, кажется, это был тот самый омнибус, что шел до карантинных кварталов.

Неожиданно сзади чуть не выбили портфель у него из руки, какой-то коротко стриженный мальчишка, хохоча, скрылся за спинами впереди идущих людей. Паранойя тут же заставила Искина завертеть головой. Так-так-так. А не подслушивали ли его разговор с Мессером? Женщина с собакой. Мужчина… Или же кто-то знает, что у него в портфеле? Значит, кто-то знает, что он может прочитать маркировку.

Искин прижал портфель к груди.

Это хайматшутц! Его вели! Его просто не трогали до поры до времени. Чтобы расслабился, чтобы утратил бдительность. И Стеф возникла неспроста. Специально подбросили… Он хватанул ртом воздух. Воздуха было мало. Сердце задергало, будто на электрической койке. Захотелось лечь на асфальт и съежиться, подтянуть колени к груди, обхватить их руками, есть люди, нет людей, бог с ними со всеми.

Пальцы кольнуло, тепло поднялось к плечу, в глубине черепа сверкнула молния, напрочь выжигая накатившую панику.

— Мальчики, — благодарно выдохнул Искин.

Юниты чуть слышно отозвались, и он сказал им: все в порядке с папочкой, спасибо.

Омнибус уже проехал к остановке. Пришлось бежать к нему, крича выстроившимся на входе пассажирам, чтобы придержали двери.

Секунды три-четыре мир был нестерпимо ярок. Скакали, кривлялись отражения, звенела под подошвами тротуарная плитка, солнце в небе обжигало глаза. Искин заплатил за проезд и сел на одно сиденье рядом с полным мужчиной в сером пальто. Мужчина сразу отвернулся к окну, засопел недовольно.

— Простите, — на всякий случай сказал Искин.

Поставив портфель на колени, он ощупал ловушки. Целы. Снаружи двинулись здания, столбы, провода, киоски, поворачиваясь, прячась, пропадая за своими собратьями, рекой плыл транспортный поток, брызгали светом и красками рекламные щиты, оставляя на сетчатке, постэффектом, аляповатые рисунки, похожие на пятна Рор-шаха. Омнибус мягко покачивало.

Лем закрыл глаза.

Итак, война. Почему война? Раньше Штерншайссер и прочие уверяли всех в исключительном миролюбии Фольдланда. Как на это повлиял успех с Сальской областью? Видимо, напрямую. Да, признавал министр информации Йорунд Гебблер, у нас в стране открыты с десяток концентрационных лагерей. Но они есть ответ на подрывную деятельность коммунистов, анархистов и являются гуманным средством изоляции враждебных элементов от остального населения. Мы никого не убиваем! Мы перевоспитываем! Да, это связано с ограничениями свободы и трудовой повинностью. Да, условия там далеки от идеальных. Но тем, кто с трибуны Мировой Лиги вопит о том, что в Фольдланде попираются права человека, должны в первую очередь посмотреть на себя. Того же представителя Великой Колониальной Британии мы можем спросить о правах индийцев и австралийских аборигенов, не говоря уже о бурах, семьи которых, видимо, человеколюбивые поборники прав предпочитали держать за колючей проволокой, как заложников. А представителю Североамериканских Штатов следует помнить о многочисленных индейских гетто, где остатки великих племен прозябают в катастрофических условиях. Почему никто не заявляет об их правах? В некоторых Штатах, кстати, до сих пор официально существует рабство, а в других законом закреплена сегрегация. Официальному представителю Бельгийского королевства мы бы и вовсе посоветовали молчать, потому что те ужасы, которые они во времена Леопольда Второго творили на берегах Конго, должны бы поднять вопрос об исключении Бельгии из списка цивилизованных стран. Такие преступления, хочу заметить, срока давности не имеют и нуждаются в беспристрастной оценке мирового сообщества. Также очень странно выглядит лепет в адрес Красного Союза, что его внутренняя политика не является предметом международного разбирательства. Но там тоже существуют лагеря, в которых, как нам известно, содержится до двух миллионов человек. Чем их лагеря отличаются от наших лагерей? Тем, что Красный Союз слишком силен и влиятелен? Так это, возможно, именно потому, что для того, чтобы страна совершила рывок в развитии, они сознательно ограничили права тех, чью деятельность можно назвать вредительством и саботажем. Мы поступаем в точности также, и тем, кто обвиняет нас в удушении политических свобод, можем без тени сомнения указать: посмотрите в зеркало, господа, посмотрите в зеркало! Там вы увидите настоящих преступников, что развязывают войны и делают миллионы на чужих бедах. Не вы ли душили политические свободы на Балканах, не вы ли повсеместно запрещали социалистические партии, не ваши ли спецслужбы преследуют неугодных вам лидеров, устраивая им смерти исподтишка. Посмотрите в зеркало, гос…