Всё-таки живые

А ведь Фёдор, получается, меня не выдал. Он тогда ещё не знал, что я такое на самом деле, он только сейчас начинает потихоньку вникать. Но всё же, понимая, что я не глюкозка по характеру и идеологии, он спрятал меня от сотрудника спецорганов. Если честно, я не понимаю мотивацию его поступков, по всем формулам Скворцов и сейчас ведёт себя неправильно. Он должен быть обижен и вообще не желать меня видеть. А вместо этого помогает. Всё складывается, если только поднять до зашкаливания параметр «доброта». Но я таких чисел сроду не видела. Вот, значит, как оно бывает — совершенно нестандартные двуногие, вроде меня…

Чувствую усталость, несмотря на лекарства. Начинает клонить в сон, это значит, реанимационная система перешла на наркотики. Очень плохо.

Ривер ещё раз пробегается взглядом по показаниям приборов, хмуреет, встаёт.

— Тлайл, я скоро вернусь. Позвоню и вернусь.

— Я попробую заснуть, — отвечаю.

Во сне всё проходит легче. Даже смерть.

Сонг наклоняется ниже, к самому стеклу, отчего её дозиметр выдаёт предупреждающую трель.

— Заткнись, соловей-пташечка… ТМД, если выживешь, обещай не забыть про день Сумерек и письмо.

— Ключевое слово «если».

— Хорошо, когда выживешь, — она поднимается, предпочитая оставить последнее слово за собой, и выходит следом за Фёдором.

Птичка наивняк тут не я, никаких «когда» и «если» меня не ждёт.

Закрываю глаз. Просто надо спать и ни о чём не думать.

Ничего страшного в смерти, наверное, нет.

Ключевое слово «наверное».

Комментарий к Сцена шестнадцатая. *«Амирани», грузинская мифологическая поэма в переводе Шалвы Нуцубидзе.

**про подвиг пожарных на крышах машинного зала и третьего блока не знает только ленивый. А вот подвиг персонала станции уже менее известен, хотя более важен. Дежурная смена погасила внутренние пожары, откачала из турбин масло и водород, и всё это по колено в радиоактивной воде, пыталась охладить реактор, пока не рассвело и не стало ясно, что реактора, в общем, уже нет и охлаждать нечего. Поэтому пожарных погибло шестеро, а персонала — двадцать три человека. И изрядная часть их, в отличие от пожарных, посмертно была обвинена в причинах аварии, потому что стране нужны были виноватые, и быстро. А проектировщики наказания не понесли, хотя их вина была не меньшей.

====== Сцена семнадцатая. Финал. ======

Долго поспать не получается, меня будит сильный толчок.

Веко полуопущено, поэтому раскрывать его до конца не хочется, тем более что от света режет глаз, а изображение слегка плывёт. Уже развивается воспаление зрительного нерва на почве ожогов? Скоро ослепну. Всё тело болит — не только зрительный нерв возмутился, вся нервная система пошла вразнос. Мозг просто разламывается, снова подступает тошнота — это общий токсикоз организма на фоне распада облучённых тканей. Наверное, и капилляры трескаются, уже пора. В то же время мучает какое-то мазохистское любопытство, вроде того, что с коньяком — вот и симптомы молниеносной лучевой болезни на себе опробовала, из всего списка остались только судороги, паралич в связи с отёком мозга и кома. Всё когда-нибудь случается в первый раз, даже МЛБ.

Реанимационная капсула с тихим дребезжанием катится по коридору ТАРДИС, подталкиваемая Ривер и Мари. У француженки веки красные и опухшие, видимо, недавно ещё плакала. Ривер бледна и сосредоточена, как перед боем. Как ни странно, они завозят меня в мастерскую, но ещё более странно то, что в её торце я вижу знакомый выход из корабля. Впрочем, это бы не должно меня удивлять. Если корабль в состоянии создавать, удалять и перемещать помещения внутри, то что ему мешает передвинуть входной люк? В конце концов, перед консольной сроду не было дезактивационного шлюза с душем, а Доктор не стал бы пачкать любимый корабль радиоактивной пылью. Значит, и шлюз они на пару с ТАРДИС сделали перед вылазкой на электростанцию.

Сбоку от выхода стоит здоровенный контейнер для перемещения сложных грузов в открытом космосе, в нём сидит Фёдор в сварочной маске и крепит последний фиксатор, пока Доктор проверяет внутренние системы — поддержку давления и температуры, защиту от космических лучей и прочую мелочь.

— Ри-ивер?..

Нет, лучше молчать. Говорить чертовски больно.

— Мы тебя разбудили? Прости, — хлюпает носом Мари.

— Как она? — бросает Хищник, щёлкая по кнопкам. Я закрываю глаз, потому что смотреть уже совсем больно. Но даже с сомкнутыми веками всё равно вижу мутные радужные круги. Прощай, зрение.

— Паршиво, — честно сознаётся Сонг. — Стопроцентные ожоги тела, хотя они ещё только начали проявляться. Зато уже пошёл развиваться отказ органов кроветворения, а подходящую тромбоцитную массу взять негде. Про ЦНС вообще молчу. Я не думала, что всё будет настолько быстро.

— У далеков все стадии очень резво пролетают, в силу метаболизма, и выглядят немного иначе, чем у людей. Поэтому я и сказал сразу сунуть её в стерильную среду. Если «скитлзам» удастся её продержать первые двое суток, она выживет.

— Только ожоги мозга ещё пару лет буду лечить, — мрачно язвлю в ответ. Ох, зря я это. Всё тело просто разламывается от шевеления боками.

— Будь добра, заткнись, диверсантка. Фёдор, помоги мне закатить её внутрь.

Капсула снова подпрыгивает, зацепившись за стык пола и пандуса. В обычном состоянии я бы этого даже не заметила, но сейчас каждый мелкий рывок отдаётся во всём теле, особенно на левом боку. Что там? Наверное, ожог пошёл проявляться, кожа прямо горит. Гадость какая… Каждый удар фиксаторов по капсуле отзывается в мозгу резким усилением болевой пульсации, сердце молотится, как сумасшедшее. Нет, долго это продолжаться не может. Скоро отключусь или впаду в эйфорию безумия.

— Ты же не станешь просто выбрасывать её в космос? — судя по голосу, Фёдор встревожен.

— Конечно, нет, — возмущённо отвечает Хищник. — Но мы не можем ждать корабля Новой Парадигмы и передать ТМД с рук на руки. Они нас просто на атомы разнесут вместе с ней, если подловят. Мы же всё-таки враги, и кто-кто, а далеки умеют управляться с ТАРДИСами. Оставим контейнер с маяком, дематериализуемся и будем отслеживать всё происходящее по приборам. В крайнем случае, если не прилетят, подберём контейнер обратно. Но они прилетят.

— Почему ты так уверен?

— Потому что. Они могут получить от неё информацию обо мне, поэтому подберут. Вот только не уверен, что они действительно возьмутся её лечить. Но с другой стороны, больше никто в космосе её не вылечит, даже во имя клятвы Гиппократа. Нет донорской крови, нет настолько точных данных о биологии далеков и о протекании у них острейшей лучевой болезни в церебральной форме, зато у «скитлзов» имеется всё необходимое. Пусть это призрачный шанс, но он хотя бы есть.

Умный, старый, хитрый Хищник.

— Просто тебе… неохота… марать об меня руки…

— Я сказал тебе, заткнись и не трать силы! — и гораздо тише: — Далек…

Ну почему у него это каждый раз звучит, как ругательство? Не могу оставить выпад без ответа, и плевать, чем это для меня обернётся.

— Если… выживу… получишь… ещё одного… кровного врага.

— Не сомневаюсь в твоей «благодарности», — саркастично отзывается Доктор. — Через четверть часа здесь будет ваша тарелка, а учитывая, что они меня знают, они прилетят даже раньше в надежде перехватить ТАРДИС. Всё, удачи, маленький далек.

— Пока, крестница! Выживи, поняла?

Люк с грохотом захлопывается, отсекая голоса, слышно лишь сухое чавканье присасывающихся герметизирующих прокладок. Гул компрессора и тихое ворчание генератора, вот и все звуки. Потом несколько толчков, намекающих, что контейнер отправлен в свободный полёт. Как там эта идиома, ощути себя последней сельдью в опустевшей бочке, Тлайл Дал-Ра. Хорошо ещё, реанимационные устройства такого уровня снабжены искусственной гравитацией, а то бы я сейчас воспарила, а капельница пыталась бы нагнетать мне лекарства под давлением. Впрочем, что-то в вестибулярке чует выход в открытый космос, меня всё равно начинает мутить сверх того, что и так есть. Головокружение затягивает, как вихрь, как алкоголь. Перестаю понимать, где и что вокруг меня. Тьма. И в ней ярким солнышком светится рой дриад. Откуда он здесь? Должно быть, ещё одна галлюцинация.