Страница 11 из 53
«Тёть Маш, можно, я у вас посижу?» — отведённые в сторону глаза, напряжённые плечи, губы сжаты в нитку, руки засунуты в уже растянутые карманы школьных штанов, ранец висит на одном плече. Утро субботы. Опять прогул школы и побег из города в Валентиновку. Мари всплёскивает руками, чуть не роняя чашку со стола — мне всё это видно через окошко, выходящее на пропахшую яблоками террасу.
«Ох, Поль-Пополь. Ну что мне с тобой делать, горе луковое... Ладно, садись, пей чай, а я позвоню Володе, что ты у нас. Если там мой ученик придёт, скажи, чтобы подождал!» — и, взяв двушку** и накинув на плечи шаль, бежит на почту, к общественному телефону.
Пашка роняет ранец у входа, мажет свежим яблочным повидлом кусок хлеба, откусывает, откладывает на край стола и падает лицом в клеёнку, вздрагивая плечами. Нервный плач без слёз — просто жалобный скулёж затравленного зверя. Я молча наблюдаю.
Пять земных минут, стресс слегка выплакан. Пашка, забыв про чай, берёт корзину яблок, нож, миску и отправляется на кухню. Конец сентября, в доме творится яблочный завал, идёт бесконечная варка и закрутка повидла в любую свободную секунду, и мальчишка уже выучил, как это делается. Сейчас он сядет на кухонный табурет, думаю я, и будет забивать стресс тупой работой. Мне знакомо и это состояние полного бессилия, и это желание выть, и работа до смертельной усталости, до отключения мыслей. Я знаю его одиночество во враждебной среде. Это единственный в доступной зоне гуманоид, с которым мы разделяем схожие чувства. Но с ним нельзя заговаривать, думаю я. Дети ненадёжны, дети опасны, дети — это то чуждое, что вызывает у меня инстинктивное отторжение. Да и он не придёт. Даже если близнецы ему проболтались, что я не робот, а инопланетянка, он никогда не проявлял ко мне никакого интереса.
И в этот момент Пашка входит в библиотеку со всем своим барахлом, не глядя устраивается на диване и принимается чистить яблоко. Потом второе. А потом, не отрываясь от своего занятия, спрашивает: «Тебе, наверное, тоже одиноко?»
Тогда я отмолчалась, но это его не остановило. Однажды я напилась и гнала вслух поток сознания — вот так и Павел выговаривался в молчащую меня. Что он не может прижиться в новом доме. Что тоскует по настоящим родителям и одновременно их ненавидит. Что с удовольствием бы убил вот этим ножом свою мать, как она убила отца (тут я наконец на него посмотрела). Что взрослые всегда предают. Что лучше бы его забрала тётя Маша с дядей Федей. Что в детдоме его постоянно били — согруппники, воспитатели, старшие ребята. Что весь мир делится на тех, кто бьёт, и тех, кого бьют (здесь я едва не согласилась вслух). Что жизнь — полное дерьмо, и школа — полное дерьмо, и новая семья — тоже полное дерьмо, и он сам — абсолютно полное дерьмо, которое опять непременно бросят. Всё это перемежалось через слово крайне грубыми ругательствами, которые он тогда сдерживал только в присутствии Мари. Но, как ни удивительно, я его понимала, и он это каким-то образом почуял. Потому что пришёл ещё раз ночью, пришлёпал босыми ногами, завернувшись в одеяло, снова устроился на продавленном диване и спросил: «Слушай, а какая она — твоя планета?»
Ну что мне ещё оставалось...
«Тебе не понравится».
«А почему ты здесь, на Земле?»
Я поглядела на его лицо, насквозь пронизанное горячечным любопытством, и поняла, что мы похожи даже больше, чем вообще-то допустимо для далека и низшей твари.
«Меня изгнали».
«Тань, ты тоже брошенная?»
Врезал прямо в мозг. Я промолчала, но меня выдал проклятый улыбастер. Пашка сполз с дивана, уселся рядом со мной и накинул конец одеяла на скафандр, прижавшись ко мне боком. Теперь он грелся об мои датчики, а я боролась с желанием отодвинуться от его тощего длиннолапого тельца.
«Да ладно тебе... Не грусти. Лучше скажи, как тебя по-настоящему зовут?»
Я пару раз выдохнула, чтобы задавить брезгливость и взять себя в ложноручки, и ответила:
«В переводе на русский — Солнечный Тетраэдр. Но лучше зови меня, как принято в этом доме. А то... — я на миг замялась, но потом всё-таки сказала правду, — ...очень больно».
«Ага», — шумно шмыгнул он носом.
«Температура пола слишком низкая для ювенильной особи. Переместись обратно на диван и спи, — поймав протестующий взгляд и уже приоткрывающийся для возражения рот, я добавила, — если хочешь, я постою рядом».
«Ага», — снова согласился мальчишка, забираясь на скрипучие пружины и пристраивая голову на валик. Пришлось подежурить, пока он не отрубился, и многое под это дело обдумать.
А на следующий день мы вместе чистили яблоки, тёрли их на тёрке, смешивали с сахаром и корицей и отдавали Мари на варку и закатку, и я всё больше и больше понимала, что ювенильные особи — это вселенское зло. Потому что именно этот преданный озлобленный мальчишка смог сделать то, что было не под силу никому из низших — он показал мне меня со стороны. А со временем и вовсе заставил к себе привязаться. Где-то к Новому году я поняла, что начала выделять этого малолетнего щенка из общего планктона примерно так же, как Ривер или Доктора. Нет, далеком я его до сих пор не представляю, у него не наша натура. Но бактерии в мозгу у нас с ним примерно одинаковы, и общение с Пашкой скрашивает мою ссылку.
После новогодних праздников периоды острой ненависти к жизни у Павла постепенно начали сходить на «нет», прекратились бурные истерики, иссяк поток матерщины и даже слегка наладились семейные отношения, но он по-прежнему продолжает удирать на выходные в Валентиновку, а иногда проделывает это и в будни. Правда, за это я устраиваю ему школу прямо на месте, заставляя учить программу — дел-то, просканировать его портфель вместе с дневником и всеми учебниками. Но похоже, ему нравится заниматься в моей компании. Говорит, я понятно объясняю. В Валентиновке Пашка неплохо подтянул математику с историей, а также языки. А вот литературу он осваивает сам, я только могу проверять знание текста — всякие сочинения и письменные мнения без меня. Так что дневник «Поля-Пополя» представляет из себя ядерную смесь бесконечных замечаний о прогулах и высоких баллов за усвоенную программу, иногда перемежаемых «парами» и «колами» за поведение.
И вот сегодня он снова к нам свалился, вздрюченный и нервный — обычное дело, когда Владимир улетает в командировку, а дома командует его решительная и гиперактивная жена. Мари, посмотрев на календарь, где значился четверг, вздохнула и традиционно предложила зайти в местную школу, договориться, чтобы он походил туда до конца недели. Пашка традиционно сказал: «Да ну, с Танькой лучше», — и отмахнувшись от обеда, побрёл отрабатывать визит, чистить кухню. Что-что, а дисциплина у него есть, и бардак он не выносит так же, как и я. Только я предпочитаю поддерживать в чистоте своё личное место, а он всё вылизывает, это у него способ снять нервное напряжение. Потом Мари всё-таки влила в него суп и пошла заниматься со своей «вечерней сменой» — у неё два урока с утра и два вечером, — попросив Павла сгонять за макаронами. И естественно, он всунулся ко мне и спросил, пойду ли я с ним.
В посёлке меня знают, как робота для домашних дел, хотя я ими почти никогда не занимаюсь. На фоне Фёдоровых починок соседской техники, а также всей той облегчающей жизнь ерунды, которую я наклепала от скуки, местное население глотает такое объяснение и не давится, только участковый милиционер какое-то время озадачивался, не надо ли мне прилепить номера, как на мопед — всё ж таки транспортное средство. Кто-то, вспомнив местную фантастику, брякнул мне в спину «лошила»***, с тех пор кличка прилепилась, и заочно я для местных — аббревиатура от «лошадиной силы». Рассказ этот я знаю, и если бы не необходимость сидеть тихо, я бы им такую лошадиную силу устроила, что вспоминать было бы некому. А так приходится относиться к прозвищу с чисто даледианским презрением и строить из себя послушную домохозяйку по кличке Танька. Мои прогулки со Скворцовыми до магазина — довольно нормальное явление, тут все привыкли, да и настройки фильтра восприятия не позволяют окружающим слишком концентрировать внимание на моей особе. Конечно, мне не хотелось вылезать именно сегодня, в такую слякоть, но Пашка состроил упрашивающую рожицу и пообещал сам почистить мне скафандр, когда вернёмся. Словом, я сдалась, и прихватив сумку и выделенные деньги, мы отправились по макароны. Не знаю, что было бы, останься мы дома, потому что с этого похода всё и началось.