Всё-таки живые

И наконец, моя собственная комната. Вообще-то, раньше она считалась библиотекой, но теперь это и моё жильё тоже. Самая укрытая от посторонних глаз комнатушка во всём доме. Вход в неё, правда, идёт с кухни, рядом с проходом в коридор, но зато окно выходит на террасу. Из всей обстановки — большой стеллаж размером в стену, уставленный старыми книгами, в основном дореволюционными; разваливающийся антикварный диванчик в стиле «модерн», на который людям раньше было страшно садиться из-за пыли, но теперь, когда я извела всю грязь в зоне доступа, основанием для страха являются выпирающие из-под потёртого жёлтого атласа пружины и нависшая над ними огромная копия «Берёзовой рощи» Куинджи, написанная Мари и держащаяся на слабо вбитых гвоздях. Завершает обстановку такой же старый и скрипучий письменный стол у окна, покрытый выцветшим и простроченным молью зелёным сукном. Раньше в углу стояла маленькая этажерка, но хозяева её вынесли, чтобы освободить для меня место, и теперь она украшает кабинет Скворцовой, служа подставкой для гипсовой головы Антиноя. Хотя прошлым летом Антон с друзьями приволок из института списанный кульман, и теперь в библиотеке опять не повернуться, зато мне есть чем развлечься в ссылке — сама не черчу за ненадобностью, но устраиваю разносы всем конструкторам в этом семействе, а их трое.

Как ни странно, в этой тёмной и пыльной комнате, среди старой мебели, бесполезных бумажных кирпичей на полках и рулонов ватмана за диванчиком я чувствую себя вполне уютно и безопасно. Привыкла. Приспособилась. Сумела решить даже проблемы, возникающие из-за моей радиоактивности, типа утилизации воды после мытья и редких, но необходимых промывок пищевого синтезатора. Иногда из-за всяких таких дел мне приходится сбегать из Валентиновки дня на два-три, чтобы покопаться на задворках заводов и свалках в поисках необходимых материалов. В качестве взятки за эти вылазки я оказала Фёдору некоторое количество полезных услуг типа починки кровли, конструирования скоростного мотоблока с полольником для их с Мари небольшого огорода, постройки круглогодичной теплицы на экономном обогреве, ремонта Фёдоровой байдарки и всего такого. Теперь они грызут зимой салат с редиской и радуются, а у меня в сарае лежит хороший антирадиационный фильтр и ещё куча всяких полезных мелочей. Быть может, кого-то удивило бы, что я помогаю двуногим симметричным недоумкам — увы, я от них завишу по самые кончики ложноножек, приходится подлизываться. Мне не хочется ни к спецслужбам, ни к динозаврам.

С мая по сентябрь дом превращается в проходной двор: приезжают Скворцовы-младшие, а по выходным набегают дальние родственники и какие-то друзья, размещаемые на втором этаже. Для посторонних приходится отыгрывать старую добрую роль робота-домработницы, а вот Фёдоров брат, увы, в курсе того, что я не машина. Ленка и Наташка, его дочки-близнецы, очень скоро разведали, что в доме живёт инопланетянка, и, естественно, от родителей это в итоге тоже не укрылось. Впрочем, я сама виновата: надо было отменить ночные вылазки за мелкой живностью с целью разжиться белковой массой, как только въехали дети, но я понадеялась на режим — ювенильные особи, по моему тогдашнему представлению, должны были спать по ночам. Надо же было быть столь наивной дурой!.. Когда эти паршивки накрыли меня в огороде старым ведром, дело чуть не кончилось трупами. Оказывается, двенадцатилетние детёныши почти сразу по приезду заметили «светящегося пришельца» — я тогда покидала дом тайно, а это было возможно лишь вне скафандра, — и выслеживали меня всё лето, но только в конце августа им повезло. Спасла ситуацию вовремя проснувшаяся Мари. Отругала мерзавок за сование конопатых носов не в своё дело и разбитую теплицу, отчитала меня за погнутое ведро и задушенную белку, а когда волокла нас всех троих отмывать и обрабатывать ссадины и порезы (сестёр за косички, меня в том же ведре), спросила, что приготовить мне на завтрак вместо несчастного зверька. Собственно, вот так мой первоначальный бойкот гуманоидов и кончился — надо же было их просветить насчёт нахватываемых от меня лучиков. Один плюс, меня голыми руками похватать не успели ни хозяйка дома, ни сёстры, а альфа-частицы далеко не летают, так что в тот раз для них и даже для ведра всё обошлось более-менее благополучно. Информация тоже не разошлась далеко: близняшки не болтливые, да и кто бы им поверил, кроме семьи, тем более что Доктор и над моим прикрытием немного поработал. Не такие любопытные, как дети, взрослые, стукаясь взглядом о поликарбид, автоматически теряют ко мне интерес благодаря фильтру восприятия, выставленному на самый минимум и вмонтированному вместе с улыбастером. Не то чтобы он делает меня невидимой, но снимает все возможные вопросы, достаточно отделаться парой односложных фраз по поводу затянувшегося эксперимента с роботом-домохозяйкой.

Довольно шумно в Валентиновке и на праздники — как государственные, так и семейные. Наезжает толпа родных и знакомых, сигаретный дым коромыслом, бренчание гитары, визги детей, вечный тортик и тазик «оливье», на кухне не протолкнуться, на полу завал из спальников — на кроватях не хватает места, — на втором этаже стук ракеток, все вертятся друг у друга под ногами и страшно меня раздражают, поэтому я забиваюсь или к себе, или, если на улице нет снега, в сарай, и там занимаюсь своими конструкторскими делами.

Такая вот чуточку безумная и сложно понимаемая жизнь кипит вокруг меня уже два года, а я по мере сил и возможностей пытаюсь найти в ней своё место, потому что больше заняться просто нечем. И всё было бы ничего, если бы в прошлом июле не появился Пашка.

====== Сцена пятая. ======

Владимир, брат Фёдора, как и я, архитектор. Строит дома в Москве, часто уезжает в командировки по всему Союзу. Дознавшись, что мы с ним специалисты в одном деле, часто притаскивает мне свои чертежи на рассмотрение, а потом с обидой выслушивает разгромную критику. Его жена, трудоголик из той же строительной области, в довольно прохладных отношениях с Мари, которую считает слишком «дворянской», тайно презирает за титул домработницы и за глаза зовёт «мадамой». Впрочем, сама «мадама» слишком деликатна, чтобы обращать на это внимание, и без возражений соглашается посидеть с девчонками, если вдруг Скворцовым-младшим надо сорваться в снега Магадана или степи Казахстана. Тем удивительнее было их решение взять в семью мальчишку из детдома. Это всё как-то прошло мимо меня: несмотря на ненормативное любопытство, я всё ещё была настолько далека от происходящего, имела настолько малый опыт в таких вопросах, что просто не понимала, о чём идёт речь, пока в одну прекрасную июльскую пятницу Володя не приехал с малолетним тощим и совершенно незнакомым ребёнком и не сказал: «Знакомьтесь, это наш сын, Павлик».

Короткая щетинистая стрижка, одежда на размер больше, оттопыренные уши, ссадина на подбородке и затравленные глаза — первое моё впечатление от этой ювенильной особи. Особенно врезались в память именно глаза — часто смаргивающие, заискивающие и напуганные одновременно, я таких даже в концлагерях не встречала. Как потом я услышала в вечернем разговоре между Фёдором и женой — «как у голодной бездомной собаки в плохую погоду». Из их же беседы я вытащила несколько новых интересных фактов о гуманоидных семьях, таких, как «лишение родительских прав», «жестокое обращение с детьми» и прочее. Для меня это прозвучало настоящим открытием. Далеки спокойно могут пожертвовать потомством в случае необходимости, в нашем базовом словаре по умолчанию нет слова для обозначения детей — мы сразу сходим с конвейера взрослыми. Однако земляне — низшая раса, испытывать привязанность к себе подобным у них нормально, а к детям — прописано биологией, и чтобы шла ошибка их первичного инстинкта... Это вовсе из ряда вон, на Скаро такое выбраковывают сразу. Пашка до пяти лет жил с родителями, страдающими от алкогольной зависимости, и бывал ежедневно бит, порой до полусмерти. В итоге во время особо бурной семейной ссоры жена зарубила мужа топором и закопала на заднем дворе дома, заставив мальчишку себе помогать. Естественно, оказалась за решёткой, а ребёнок — в общественной организации, занимающейся воспитанием детей, оставшихся без присмотра родственников. Насколько мне сейчас удалось изучить эту систему, ничего более корявого и идущего вразрез с собственным менталитетом цивилизация землян не могла придумать. Восемнадцать лет строгого заключения, хоть и с комфортными условиями проживания — вот что, по сути, являют собой их детские дома. Никакой психологической поддержки или адаптации к окружающему миру. Помидоры только в салате, как грустно шутит Фёдор. Для взрослых преступников местная система наказания и то часто мягче, а эти дети не виноваты ни в чём, кроме того, что остались без родителей*. Павел был не просто сломлен — сломанных я видела, они не такие, — он был как вырванный из почвы сорняк, раздавленный в колее. Неснятое психическое потрясение и полная подорванность доверия как к взрослым, так и к детям, и нечего удивляться, что примерно к середине августа ему снесло крышу, и он начал катать истерики. А поскольку он так и не сошёлся со своими новыми сёстрами (точнее, они его не приняли из-за плохой информационной подготовки на тему того, каким будет их новый братик), а приёмные родители успели уже дважды сорваться в какие-то срочные, хоть и очень короткие, командировки, эти скандалы были очень, очень бурными. Вплоть до побегов. Им всем был нужен срочный курс психологической реабилитации, но в этой стране не принято, как они сами говорят, «выносить сор из избы». Единственный, кто тогда более-менее понял, что происходит, и даже мне смог это внятно объяснить, была Мари. И она же мужественно приняла на себя удар, взяв Пашку под защиту и буквально спася от возвращения в детдом. Грохот мебели, рыдания, драки с близнецами — вторая половина дома превратилась в поле битвы, но адвокат в лице «мадамы» сумел вызвать доверие у мальчишки, и когда самая острая фаза адаптации миновала, Пашка стал сбегать не в подворотни, а к своей защитнице.