Страница 17 из 22
Здесь же хранится талисман, который оживляет все радуги вселенной! И ещё содержит семь, прямо скажем, страшных сил. Ну конечно, в нём-то всё и дело. Если он такой мощный, зачем ему стены с амбразурами, он сам себя защитит лучше всяких фортов и крепостей. А ещё в сказках у таких артефактов часто бывает что-то вроде самосознания, искусственный интеллект. Раз злой колдун до сих пор не смог захватить Крепость, то ответ прост — талисман сам различает, кого подпустить, а кого оттолкнуть…
…Или, например, испепелить. Бр-р! Если это хоть на капельку так, как она предположила, то хорошо, что они пока ещё целы, и объясняет, почему этот… Велимымра до сих пор не царь горы. Про него у неё, кстати, тоже вопросы были, но сейчас их задавать точно неуместно — свод врат (воротами это называть язык уже не поворачивался) нависал почти над головой, а навстречу им выходили... ну, наверное, местные жители.
— Фига се зоопарк, — негромко вырвалось у Кукушкиной, за что её хлопнул лапой Хруп:
— Обижаешь, Юльча.
Да уж, тут было на кого посмотреть. Словно перемешали кучу малышовых паззлов про животных, из четырёх-шести деталек, высыпали и сложили картинки как попало. Рогатые птицы, собаки на копытах, кошки с коровьими хвостами, сухопутные рыбы на звериных лапах, все не крупнее какого-нибудь миттельшнауцера. Ужасно разные, словно их выдумал художник-сюрреалист с тяжёлой шизофренией. И у всех у них над спинами сияли крылья, почти такие же, как у котокролика — висящие в воздухе ни на чём и белые. Но всё же этот белый был не вполне чистым и слегка различался — у кого-то он отливал розовым, у кого-то голубым или зелёным. Да и форма разнообразная — крылья попадались как птичьи, так и бабочкины, а то и вовсе похожие на два колышущихся кусочка ткани.
— Ой, мама, — пропищала Коржикова. И тише добавила: — А нас тут не съедят?
— Здесь не едят тех, с кем разговаривают, — отрезал Хруп очень сурово, спрыгнул с рук Кукушкиной и, в два прыжка вылетев к встречающим, громко объявил: — Я привёл гостей с Голубой Прародины. Эти человеки, — да, он вдруг тоже сказал «человеки»! — спасли меня и разведчика Партинса от большой опасности. И нам нужен целитель, Партинс ранен и очень плох. Где Нару́ма?
По толпе зверей… ну, верзверей пробежал шепоток, потом они нестройно поклонились. Это было неожиданно, и Жюли немного смешалась, прежде чем кое-как согнуться в ответ. Вышло ужасно неуклюже, без практики-то и с переноской в руках. Жители Крепости расступились, давая им проход; один из них, похожий на миниатюрного голубого страуса с золотым хохолком, со всех лап помчался через двор. Вестовщик, наверное.
Они вошли в Крепость.
Свет, идущий из её глубин, сделался вдруг таким плотным, хоть отрезай и на хлеб намазывай. Стены, почти полностью состоящие из витражей, пропускали его столько, что Жюли едва не задохнулась — а она и не думала, что светом можно дышать. Кукушкина зачем-то вытянула к ближайшему витражу растопыренную ладонь, словно хотела отгородиться от него, и сказала:
— Хмы, не просвечивает. А я уж думала, это радиация…
Хруп фыркнул:
— Нет, талисман.
Значит, всё верно! Жюли почти обрадовалась собственной догадливости, но и страх в ней тоже зашевелился — не тот, от которого подламываются ноги, а в животе разливается холодный кисель, а другой. Однажды в городском музее ей дали прямо в руки настоящий княжеский венец. Тогда она чувствовала то же самое — и держать страшно, что сломаешь или уронишь, и одновременно восторг затопляет по макушку — такая вещь в ладонях. Вот и сейчас она ощущала нечто подобное. Другая планета, а под самым боком — штука, которая время вспять повернёт и перенесёт от Солнца к Бетельгейзе за полторы минуты…
— Не отставайте, — велел Хруп. Кажется, волшебные зверики отправились за ними, если не все, то многие, но это уже стало неважно. Крепость влилась в Жюли, завладела ею, стирая страхи, подозрения, озабоченности, недовольства, все плохие и тёмные мысли за много-много дней и оставляя только чувство потрясённого благоговения.
Лестница, слишком широкая и большая даже для людей. Коридор с огромными потолками, как в готическом храме. Сияет всё, насквозь. Словно Жюли оказалась внутри гигантского калейдоскопа, заблудилась в разноцветных стёклышках. Световые пятна скользят по рукаву — зелёное, жёлтое, фиолетовое. Разноцветые зайчики пляшут по ногам, по ступеням… Хруп — хранитель талисмана — не потому ли похож на зайчика?
Свет, которым можно дышать, который можно пить, каждый луч со своим вкусом — вишнёвым, карамельным, огуречным, черничным…
Внезапно, из-за поворота, им навстречу выбежала ещё одна зверушка, почти совсем обычная собачка, если бы не слишком янтарная, до ненастоящего, шерсть и не красный цветочек за левым ухом. И не крылышки, конечно.
— Нарума! — обрадовался Хруп. — Ты вовремя. Девчонки, давайте сюда Партинса.
Собачка резко остановилась, облизнула нос, поднялась на задние лапки и, церемонно поклонившись, сказала:
— Приветствую вас, гости. Друзья Кинтса — наши друзья.
Жюли с облегчением поставила тяжёлую переноску:
— Здравствуйте. Что, прямо здесь доставать?
— Здрасьте… — следом за ней обронила Кукушкина. Коржикова только пискнула что-то неразборчивое. Похоже, Крепость и свет талисмана их тоже оглушили.
— Доставайте, доставайте, — закивала собачка совсем по-человечески. — Кинтс, что с ним?
— Под колесо угодил. Его заштопали, и я дал немного жизненных сил, но если ты не поторопишься, мы ещё долго не узнаем, что он выяснил.
Верзверей заметно прибыло. Какие они тут все любопытные, прямо как люди. Жюли всунулась в переноску. Партинс лежал с закрытыми глазами, словно без сознания. Как бы его вытащить и не порвать пополам? Ах, несообразительная, не на голую же пластмассу его кинули, всё-таки на одноразовую пелёнку. Кое-как вытянув из-под Партинса её углы, Жюли очень осторожно подняла его, словно в гамаке, и неуклюже извлекла из клетки. Положила на пол перед Нарумой. Развернула кулёк…
Перед ней был вовсе не мейн-кун! Вернее, морда осталась вполне кунья, квадратно-тяжёлая, но уши изменились, став шире и круглее, как у кошек-саванн, хотя саванны длинношёрстными не бывают. И кисточки теперь торчали не вверх, а в стороны. Лапы тоже сделались мощнее и толще, и в них поблёскивали крепкие когти — теперь она верила, что такими царапками можно рассечь руку до того, что придётся зашивать. Хвост из кошачьего превратился в какой-то лошадиный. И все пятна и полоски из тёмно-рыжих сделались ярко-шоколадными.
Но если она удивилась почти дежурно, то толпа вокруг испуганно ахнула, отпрянула, и по ней пробежал тихий ропот, в котором то и дело повторялось слово «крылья». Хруп предостерегающе поднял лапу, призывая всех к молчанию.
Нарума внимательно принюхалась к боку Партинса — вблизи оказалось, что глаза у неё ярко-изумрудные, а цветок… Кажется, он был не зацеплен за ухо, а просто рос из шерсти. Ещё пять минут назад Жюли открыла бы рот, но сейчас, в фантастическом сиянии талисмана и с таким бестиарием вокруг она уже не нашла сил удивляться ещё больше.
— Волшебство и лекарства. Незнакомые, — Нарума чихнула, деликатно отвернувшись и прикрывшись лапкой. — Кости чарами собирали, мускулы и сухожилия сшивали. Это работали опытные волшебники-целители, — она вопросительно поглядела на Хрупа. Тот молча кивнул, подтверждая её слова. Нарума перевела взгляд на Жюли, так как та была ближе всего: — Неужели вы, человеки?..
Жюли помотала головой. Объяснять ничего не хотелось, было только интересно, что предпримет эта говорящая собачка. Версобачка… Ой. А вервольф не на тот же самый «вер-» начинается, а? Да нет, глупости, это просто совпадение. Вервольфы злые и очень опасные, а эти разноцветные плюшевые милашки плохими совсем не выглядят. И потом, они же не оборотни. Просто говорящие.
Нарума села по-турецки — как это у неё получилось, осталось непонятным, — растёрла лапки, подняла их над повязкой Партинса и заговорила нараспев, тихонько покачиваясь в такт словам: