Страница 3 из 5
Захлопнув зеленый учебник с отваливающимся корешком, Сергеев сложил материалы в портфель.
Последняя пара курса была хороша тем, что не приходилось тратить двух минут у доски на выписывание номеров для домашней работы.
Кивнув всем вместе и никому по отдельности, он вышел из аудитории вперед студентов и быстро – чтобы кто-нибудь не пристал с ненужными вопросами – зашагал к лестнице.
2
На кафедре было пусто, конец семестра чувствовался во всем.
За своим столом у окна сидела лаборантка, которая по штатному расписанию числилась «заведующей методическим кабинетом», хотя от охранника до ректора все знали, что такового в академии не существует.
– Владимир Иванович, вас искал Радиф Мидхатович! – сообщила она, увидев Сергеева. – Он вам звонил, вы были недоступны, просил перезвонить.
– Спасибо, Ирина, – ответил он. – Аккумулятор сел. Радифу позвоню, только чуть-чуть приду в себя.
Для чего искал доцент Асадуллин – единственный настоящий друг в академии, такой же одинокий разведенец – Сергеев догадывался. Повод был всегда одинаков: встретиться после работы и выпить вдвоем – обычно у Радифа, который жил за городом в коттеджном поселке Акманай.
Там было хорошо и спокойно: летом пахло травой, зимой лежал чистый снег и по ночам ярко горели звезды, и никто не докучал.
Но сегодня он чувствовал себя до такой степени выжатым, что не прельщала даже перспектива напиться до положения риз.
Сергеев устроился в «чайном» углу.
Кофе он имел свой: самый дорогой из имеющихся в супермаркетах, «Эгоист», который хранил в столе. Ящики не запирались, но коллеги друг у друга не шарились, там можно было держать фаллоимитатор.
Хорошей воды запасать было негде, за ней приходилось ходить в мужской туалет на другой конец коридора.
Диспенсеры с кристально чистыми бутылями существовали в дешевых московских сериалах. Реальные профессора и доценты набирали чайник в заведении, чистотой напоминавшем солдатский нужник при запое старшины. К этому привыкли давно и не обращали внимания на запахи.
На других кафедрах преподаватели заказывали воду за свой счет.
Но математики – в отличие от каких-нибудь историков – были хаусдорфовыми, жили каждый в своей окрестности, скидываться не привыкли.
Впрочем, Сергеевские коллеги проводили на кафедре минимум времени: перед парами заходили только оставить одежду и взять учебники. В перерывы они курили на лестницах или пили коричневую бурду из вендинговых автоматов, по окончании забегали на минутку – одеться и узнать новости – и спешили прочь.
Все бежали на другие работы – по приработкам – или к своим семьям, женам, детям, внукам.
Сергеев никуда не спешил: приработками он не занимался, а дома никто не ждал.
Ждала двухкомнатная квартира: спальня и гостиная-кабинет с домашним кинотеатром перед двухместным диваном итальянского производства – но там предстояло сидеть одному и время не имело смысла. Он мог вернуться на два часа раньше, мог – на три часа позже.
А мог и вообще не возвращаться, сразу отправиться на Акманай, напиться с Радифом и заночевать у него.
На такой случай – который вышел из разряда случайных – Сергеев хранил у Асадуллина бритвенные принадлежности и несколько смен белья, чтобы утром прямо от него мог ехать на работу.
Осенне-зимний семестр высосал из Сергеева силы.
Каждый день, оставшийся до завершения, казался бесконечным.
Сергеев иногда вспоминал чьи-то слова о том, что человек счастлив, когда утром с удовольствием идет на работу, а вечером с таким же чувством возвращается домой. Это казалось глупостью.
Работа осточертела.
Он давно осознал, что родился позже, чем следовало.
В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году президент США Рональд Рейган публично обозвал Советский Союз империей зла. Ничтожный со всех точек зрения, бывший актер был прав. Но тем не менее даже в СССР имелись лакуны.
Человек, поднявшийся на определенную социальную ступеньку, оставался на ней до конца своих дней.
Владимир Иванович Сергеев принадлежал к подобной категории.
С ранней молодости он знал, чего хочет достичь. Образование он получил не здесь и не в Москве, где было больше пустословия, чем здравомыслия, а в Ленинграде.
Потратив неимоверные усилия, Сергеев выучился на математико-механическом факультете университета: пять лет студентом и три года аспирантом – написал и вовремя защитил кандидатскую диссертацию с апофеозным названием
«Квазиклассическая асимптотика
собственных функций псевдодифференциальных операторов
при наличии каустик произвольного типа».
Вернувшись на родину, он счастливо женился и устроился в местный университет с целью получить ученое звание и процветать, как положено представителю научной интеллигенции. Доцентское жалованье составляло триста двадцать рублей при инженерском сто десять и давало многие возможности.
Без проблем оставаясь доцентом, можно было спокойно написать докторскую, стать профессором и жить с полным размахом.
Кто-то, конечно, оставался бедным, жил на зарплату кондуктора, однако человек, потративший силы на создание самого себя, имел право не оглядываться на других.
Доцента Сергеев получил, но система рухнула.
Рухнула и семья, поскольку благополучие в браке имеет единичную корреляцию с благосостоянием.
Два десятка лет пролетели в чадной борьбе за существование. О докторской пришлось забыть: ее стоило писать немедленно после кандидатской, перерыв в занятиях наукой отбрасывал навсегда.
А Сергееву приходилось выживать, пытаясь найти более благоприятные места.
Сейчас, продолжая работать в системе образования – поскольку иных умений не имел – за полторы ставки в «академии» он получал сумму, на которую не мог купить комплект зимней резины.
Но тем не менее резину он имел, причем хорошую и на литых дисках. И машиной пользовался недешевой: динамичная «Церато» в полной комплектации была релизом не для россиян, привыкших к стеклоподъемникам с ручками, как у мясорубки.
Секрет возможностей был прост: Сергеев зарабатывал левым образом. Весьма опасным, но единственным оставшимся для достойной жизни.
В России взяток не брал только тот, кому их не дают.
В этой стране нельзя было заработать, можно только украсть.
Само собой, каждый человек выбирал для себя.
Но Сергеев не видел причин, по которым он должен жить как придется, а не как хочется.
Правда, лучший друг Асадуллин сейчас жил иначе.
До академии экономики и сервиса он заведовал кафедрой в аграрном «университете» и погорел на приемных экзаменах, выбранный мальчиком для битья. Радифа подставили на сумму ничтожную, но достаточную, и присудили условный срок.
Сейчас он боялся любой мелочи, отодвигающей снятие судимости.
Последняя закрывала жизненные блага вплоть до загранпаспорта.
Россиян убедили в том, что у страны имеются всего два страшных врага, разрушающих ее изнутри: взяточник-врач и взяточник-преподаватель.
«Бизнесмены», присвоившие право на общие недра, официально распоряжались нефтью и газом, заседали в Госдуме и считались уважаемыми гражданами. А нищих интеллигентов преследовали по всем правилам и считали, что стоит их уличить, разоблачить и пересажать, как наступит эпоха благоденствия.
И жить в России станет лучше, чем в Норвегии.
Норвегия приходила не случайно: читая на старших курсах курс социальной статистики, Сергеев рассматривал «индекс человеческого потенциала» – агрегатный показатель, суммирующий различные факторы и дающий представление об уровне жизни в стране. По значению этого индекса Норвегия стояла на первом месте в мире, обогнав и радикальные США и техногенную Японию.
Что касается бывшей шестой части суши, то ее ИЧП был чуть-чуть выше, чем у Зимбабве.