Страница 4 из 5
Но граждане – с мозгами, промытыми серной кислотой и залитыми жидким азотом – свято верили всему, что говорится сверху.
Отто фон Бисмарк был трижды прав, любой народ заслуживал того правительства, какое имеет.
Себя Сергеев к «народу» не причислял, даже не выборы не ходил с восемьдесят пятого года, с начала горбачевской оперетки, которая вылилась в комедию для горстки негодяев и трагедию для остальных.
Однако самопозиционирование не упрощало жизнь.
В педагогической среде под надзором спецслужб – которым было проще рапортовать о раскрытом деле педагога, чем уничтожить наркомафию в «цыганских» дворах – находились все поголовно.
В академии существовала армия стукачей, из которых главным был «проректор по режиму» по фамилии Аюпов.
Этот человек олицетворял образ проститутки, выгнанной из борделя за разврат.
Имев звание майора – или даже полковника – ФСБ, он был уволен за какие-то неблаговидные действия из системы, которая сама по себе символизировала бесчестие.
Кривоногий алкоголик шпионил за преподавателями и его работа считалась невыполненной, если по результатам сессии хоть одного профессора не подводили под статью.
Сам ректор официально назначил себе зарплату в миллион и был чист, как дьявол, выкупанный в щелочи.
Работая в академии шестой год, Сергеев брал столько, сколь мог, но до сих пор оставался невредимым.
Приятель-юрист обрисовал ему картину российского законодательства, где все основывалось на выжимании признании и зависело от крепости нервов.
Сергеев выработал несколько правил; циничные для идеалиста, они помогали выжить в реальности.
О таких мелочах, как угрызения совести, было смешно говорить.
Если государство ввергло его – имеющего ученую степень и звание – в пучину нищеты, то мораль лежала на тех, кто за день получал больше, чем он выручал за год.
Во всяком случае, пока удавалось жить именно так.
Невольно подумав об этом, переключившись на мысли о Радифе, Сергеев вздохнул.
Ирина услышала вздох из своего угла, сверкнула сочувствующим взглядом.
Она знала все обо всех, сочувствовала и всячески подбадривала.
Впрочем, Сергеев благоволил к лаборантке и ей помогал.
В частности, благодаря ему получила диплом академии ее некрасивая дочь, учившаяся на менеджера по туризму.
Сергеев вздохнул еще раз.
Семестр закончился, через две недели начиналась сессия.
Время большого урожая и еще большего риска.
Каждый вечер сессии доцент – подобно Чеховскому доктору Ионычу – вытаскивал из карманов смятые бумажки, разглаживал по номиналам и пересчитывал, чтобы утром положить в банк «УралСиб».
Сбербанку он не то чтобы не доверял, но не любил как атрибут государства, которое не любило его самого.
Время от времени Сергеев запускал ДБО и, не выходя из дома, смотрел состояние своего счета.
Как ни странно, числа с шестью нулями вызывали неоднозначные эмоции.
Еще недавно он метался, словно Буриданов осел, между вариантами поменять «Церато» на «Опирус», купить четырехэтажную квартиру в Кузнецовском Затоне или строить коттедж на Акманае, чтобы ездить туда и обратно на черном «Хаммере», а все ночи напролет пьянствовать с Радифом.
Но все менялось, менялся и он сам.
С некоторого момента мысли перестали приносить головокружительное удовольствие – они вспыхивали и сгорали бесследно, словно бабочки, попавшие в пламя свечи.
Вероятно, Сергеев изжил век своих наслаждений.
Это казалось тем более неестественным, что он был не молод, но и не стар, всегда при деньгах, с квартирой и хорошей машиной.
Любой мужчина на его месте радовался жизни в простейших проявлениях.
А таковыми были женщины.
Но с чисто абстрактным вожделением Сергеев смотрел и на кубическую грудь Насти и на томительные бедра Марины.
Даже лаборантка – привлекательная женщины, бывшая моложе на десять лет – не вызывала отклика.
Это тоже выходило из разряда понятных вещей.
Ирина следила за собой, хорошо одевалась, аккуратно укладывала волосы; у нее была отчетливо выраженная талия и большая грудь – уютная и мягкая на вид.
Кроме того, имея мужем водителя автобуса, она тянулась к образованным мужчинам, к Сергееву проявляла особую благосклонность.
Но он не делал малейшего шага навстречу.
Не потому, что опасался интрижки на рабочем месте: в академии не скрывалось, кто с кем спит – а из-за общей усталости, которая превалировала над остальными чувствами.
Еще несколько лет назад он не мог обходиться без периодического контакта с женщиной. Но во фразе главным было слово «периодический».
С женой Сергеев собирался жить счастливо и – по заветам оборванца Грина – умереть в один день. Но подобные тезисы оставались уделом нищих: едва доцентство покатилось вниз, как семья разрушилась.
Жена не стала ждать, пока он примет радикальные меры, и нашла другой вариант.
Придя в себя после развода, Сергеев проанализировал внутреннее состояние и понял, что опасается женщин как таковых.
В любой из них он стал подозревать возможность предательства.
Поэтому, оставшись на свободе, избегал долговременных связей.
Женщин он находил на сайтах знакомств, выбирал искательниц на один-два раза.
В первое время такая жизнь казалась райской: не имея обязательств, доцент каждый вечер мог иметь новую партнершу, потратив каких-нибудь пару часов на поиск по комплексу параметров.
Этот комплекс радовал полнотой: датинговый интерфейс позволял задать фильтр, где учитывалось все, от размера бюста до семейного статуса.
Последний имел для Сергеева приоритетное значение: незамужние стремились замуж, разведенные требовали денег.
Первые были опасны, как акулы, вторые – как пираньи, которые не заглатывали целиком, но могли обглодать до костей.
Но разнообразие быстро приелось.
Сергеев сам не заметил, как бурная жизнь сначала вышла на плато, потом медленно устремилось к нулю.
В самоосознании он не подходил под общий стандарт.
Традиционно считается, что у мужчин отсутствие секса усиливает голод.
Сергеев ощущал нехарактерно: чем реже находилась партнерша, тем меньше хотелось искать следующую.
Разменяв пятый десяток, он понял, что искать стало лень.
Любой знающий профессию мог рассмеяться.
Доцент работал в цветнике, где каждая вторая двоечница была готова сдать экзамен без помощи головы. Говорить о «поиске» не приходилось.
Но все обстояло так, как обстояло.
Сергеев стыдился признаваться в малознакомых компаниях, но за всю жизнь он ни разу не воспользовался преподавательским положением. Причем делал это не из моральных соображений, а по более глубоким причинам.
С одной стороны, сам себе он казался достаточно привлекательным, а секс за оценку был вариантом проституции.
А с другой, Сергеев знал, что слава разносится широко.
Только идеалист, не знающий реального положения, мог полагать, что студентка, готовая отдаться за зачет по системному анализу, позиционирует себя «униженной и оскорбленной».
На самом деле такие опыты считались у девиц личными достижениями, ими хвастались перед подружками, обсуждали интимные детали преподавателей.
Ситуация не казалась из ряда вон выходящей, Сергеев своих достоинств не стеснялся, но она могла послужить источником неприятностей сверху.
Его неблизкий приятель, доцент Игорь Васильевич Лукьянов с кафедры экономической теории, решал проблему иначе.
Не заводя отношений на дневном отделении, экономист выбирал цели на заочном. Женщины разных возрастов, съезжающиеся на сессию, совокуплялись с преподавателями для полноты жизни.
У доцента имелась телефонная база, он предпочитал замужних с детьми, поскольку от них не исходила угроза брака.
Вразрез с общепринятыми понятиями, некоторые заочницы встречались с Игорем и в течение семестра – тоже просто так.
Сергеев приятеля одобрял, но пример не брал.