Через дно кружки

Но начальство большое на это смотрит сквозь пальцы. У них имеется своя выгода. Если прижмут за провалы и проколы, то можно на этих академиков свалить. Мол, нам великий ученый, доктор, академик консультации и рекомендации давал. Уж если он промахнулся, то другие и подавно провалили бы дело.

Я эту их липовую науку хорошо понял. Слава богу, теперь ушел из этого гадючника. Как говорится, более не причастен! Зато у нас ракеты летали, а теперь падают! Ну да ладно, чего-то я разболтался.

Так вот, когда это все началось, а по сути все лопнуло, ученые среднего пошиба, вроде меня, стали перебиваться кто чем. Иногда по привычке по праздникам собирались вместе, вспоминали, как делали настоящее нужное для страны дело, печалились, ругали нынешних научных деятелей-бездеятелей.

На таком вот празднике я и стал учителем.

– А ты молодец! Сообразил, принес три литровых и сухариков. Молодец. А то бегай каждый раз за кружкой.

Так вот, через дно кружки был виден кусок неба в окне… Сверток закрывал бачок вместо разбитой крышки. Киришка – Кирилл… Собирались вместе по привычке по праздникам. На таком празднике и предложили мне стать учителем.

Предложение это показалось сначала нелепым. Потом забавным. А сделано оно было по пьянке в знакомой компании, куда директор школы попал случайно. На предложения поучительствовать я согласился сразу. Тоже по пьянке и тут же про него забыл.

Но через день директор позвонил и возмутился, почему я не пришел к нему в школу и не написал заявление.

– Какое заявление?

– Как какое, мы же договорились. Ты преподаешь у меня в школе с завтрашнего дня!

– Я?

– Через час жду! – Он повторил адрес школы, еще раз сказал, что через час ждет, и повесил трубку.

Ведомый вдруг появившимся инстинктом подчиненного, я надел костюм с галстуком, почистил ботинки и поплелся в школу.

По дороге вспомнил, как мы в тот день оказались рядом за столом, познакомились, потом пили, как я спорил и доказал, что Тарковский – о-го-го, а Вознесенский – фуфло. При этом сказал «пардон». Вспомнил, как прочитал единственно знаемое стихотворение классика, потом свое, написанное в институтской юности и вдруг всплывшее на волне принятой смеси шампанского и водки. После каждой рюмки я говорил прилипшие «пардон» или «о кей».

Директор утвердился, что рядом с ним полиглот, знаток словесности и гений. Спросил, где сейчас работаю. Я сказал, что неделю назад сокращен по причине того, что НИИ лопнул. Он воспринял это как дар божий и тут же пригласил к себе в школу сеять разумное и прочее. Я согласился, но объяснил, что не биолог, в сельском хозяйстве хотя когда-то работал, но по электрической и механической части и сеять вряд ли получится. Директор сказанное воспринял как юмор, показал на меня пальцем, сказал: «Жванецкий!», и мы, как оказалось, договорились.

Школа была в десяти минутах от дома, но я успел придумать убедительные слова, почему не смогу преподавать, а вот имя-отчество потенциального работодателя не вспомнил.

Кабинет директора был на втором этаже. На двери, слава богу, висела табличка.

– Петр Николаевич, я вас приветствую, – начал я.

Потом мы пожали друг другу руки, поговорили ни о чем, и я произнес выученные по дороге аргументы против учительствования. Главным и решающим, как мне казалось, было то, что когда-то давным-давно я окончил совсем не тот институт, был спецом сначала по электрике, потом механике, потом триботехнике, потом экологии, а преподаванием в школе отродясь не занимался.

– Ну и что? – отмел этот довод директор. – Я вообще окончил строительный институт. Водоснабжение и канализация. И ничего, преподаю физику, а когда надо, и химию. А ты, кандидат наук, подавно справишься. А месяц назад русачка ушла в декрет, так на меня еще и русский с литературой свалились. Пойми, учителей нет. А эти пединститутские девицы вообще ничего не знают. Их старшекласнички просто посылают куда подальше. Слава богу, еще не насилуют во время уроков.

– А после? – заинтересовался я.

– Пиши заявление. Литература и русский твои, – не продолжил интересную тему мой будущий начальник и протянул лист.

Я вздохнул, про себя обругал собственную мягкотелость и под диктовку написал. Нарочно с ошибками. Мол, прочтет и не подпишет.

Он начал читать, по привычке красными чернилами исправляя ошибки. Однако в конце поставил не очевидную двойку, а визу: «Зачислить в штат на должность преподавателя…». Тут его рука все же дрогнула, остановилась, он вздохнул, сказал, что пока буду преподавать только литературу, а с русским подождем. И закончил: «На полторы ставки». Пожал мне руку, сказал «сработаемся», отвел к завучу и удалился.

Завучем был мощных размеров раздетый до пояса физрук. Гора мышц поднимала и опускала двухпудовые гири.

– Через месяц первенство области, хочу взять золото, – объяснил он, продолжая отжимать тяжести. – Николаич сказал, ты будешь литературу выпускникам впаривать. В шкафу программа на верхней полке лежит, возьми. И конспекты Танюшкины тоже возьми, пригодятся. Она начинала в этом году с твоими полудуркам работать, но вовремя смылась.

– Директор говорил, в декрет ушла?

– Какой декрет! Хотя еще чуть и могла бы туда. – Силач гмыкнул и поставил гири на стол. Столешница прогнулась, закряхтела, была готова сломаться, но физрук опомнился и переставил груз на пол.

– Чего, юные сексуальные маньяки приставали?

Крепкий завуч размял плечи и продолжил:

– Иду я мимо ее класса, вдруг выбегает вся в слезах, в меня уткнулась и рыдать. Я платок вынул, слезы девичьи вытер и спрашиваю, чего, мол, Танюша, кто обидел? А она носом хлюпает и рассказывает, выпускнички обступили, покажи, говорят, грудь. Ну, у нее бюст нормальный, размер, наверно, четвертый, а то и поболе. Она вроде в шутку переводит, а они наглеют, довели до слез, из класса не выпускают, еле выскользнула. Ну, я захожу, говорю, мол, может, мою грудь кто хочет посмотреть, и нечаянно спинку стула железного сгибаю, а потом выпрямляю. Притихли подонки. Я самого наглого углядел, поднял за шиворот над партой, переместил к этому стулу и над ним отпустил. Он туда плюх и дрожит. Я со стулом поднял и согнул всю эту конструкцию вместе. Говнючка там и защемило. Я в уголок отодвинул и культурно объясняю подонкам, мол, кто расскажет, языки повыдергиваю вместе с кишками. Ни одна сволочь не проболталась.

– А Татьяна?

– Танюшка все равно уволилась. Так что вот так.

– Ну, мне им показывать нечего, грудь у меня не очень, да и остальное.

– Не печалься, пособлю, ежели чего, – утешил завуч, – ты программу-то возьми. Николаич меня хотел определить литературу им втюхивать, я поглядел, конспекты хорошие, но не по мне эти Евгении с Онегиными и деды Мазаи с зайцами. А тебе поможет.

Я порылся в шкафу, нашел и, окрыленный новой информацией, отправился домой готовиться к завтрашним урокам.

За ночь прочитал конспекты, программу и понял, что готовься не готовься, толку будет мало. Понадеялся на экспромт да на авось и лег спать.

Снилось, как ору на школьников, как они сидят вместо парт на алюминиевых раскладушках и зевают, а я складываю их в эти самые раскладушки и рассказываю про Пьера Безухова и Андрея Болконского. Школьнички вопят, как грудные младенцы, руки и ноги у них зажаты раскладушками, и я впихиваю каждому по очереди одну и ту же соску. Местная врачиха осуждающе качает головой и говорит про дезинфекцию. Потом рванула на себе халат и стала кормить эту ревущую армаду хитрованов грудью не то десятого, не то двадцатого размера, к ней присоединился завуч-физрук с рельефным торсом. Я тоже рванул на себе пиджак, но под ним ничего стоящего не оказалось, и ученички начали тыкать в меня пальцами и хохотать. Стало стыдно, и я проснулся.

Долго ворочался, соображал, к чему бы все это. Потом вспомнил свою школу в далеком таежном поселке.

В шестом классе нам, наконец, на год позже, чем положено, стали преподавать английский. Появилась учительница. Сама еще два года назад школьница. До того жила в соседнем леспромхозе, где бывший политический зэк обучил их класс языку. В этом году она поступила на заочный иняз, за что ее и приняли преподавать нам. К концу седьмого мы бойко считали до одиннадцати, наизусть произносили почти все буквы, здоровались и знали, что «тэйбл» это стол.