Цена предательства

Тут на луну наплыло большое облако, а когда она вынырнула, мы все услышали конский топот и увидели темные силуэты всадников, быстро скачущих со стороны Тракта. В свете луны поблескивали наконечники копий и мечей. Где-то в креландском лагере запела труба — «Атака!». Число нападавших трудно определить, но мне кажется, что их намного больше, чем имперских солдат. Мои сопровождающие было вскочили, но были остановлены повелительным жестом Завура: — «Рано еще». Мы, напряженные, ждем.

И в это время раздались дикие крики. Ряд за рядом надвигались нападающие миррийцы, что-то выкрикивая гортанными голосами, вражье войско росло, разливалось по лагерю, раздался звон мечей, жуткие хлопки ручных орудий. Имперские солдаты, ошеломленные внезапным нападением, рассыпались по лагерю, как искры, разнесенные ветром. Все смешалось, непонятно кто где. Ряды защитников лагеря сломались, люди в страхе разбегаются, некоторые бросают оружие, хватают орудия, другие, громко крича, бегут на врага. Вспыхнул пожар. Миррийцы — маги менталы, атакуя, заставляют противника чувствовать сильнейшую панику, снова перегруппировываются, снова атакуют, креландцы палят из ружей душераздирающими, рвущими уши залпами, прорываясь через строй противников, оставляя их умирающими и вопящими.

Запах крови, пороха, мочи лошадей и навоза переполнял нас. При каждом залпе орудий падало все больше нападающих. Лагерь наполнился криками, стонами, возникла неразбериха… Пришло наше время. Мы, как тени, выходим из леса, двигаемся вдоль края лагеря, я, под защитой моих шестнадцати мужчин, ищу палатку, в которой находится мой раб, следую зову, госпожа всегда найдет своего раба. Вдруг раздался свист и что-то грохнуло недалеко от нас. На меня прыгнул Лахан, от тяжести его тела я рухнула на землю, больно ударилась коленями, оцарапала ладони. Что же он все не слезает с меня! Дышать нечем. Вдруг тяжести больше нет, Завур протянул руку и схватил меня за локоть. Рывком поставил на ноги. Я пошатнулась и, вероятно, упала бы, если бы он меня не удержал. Я в ужасе уставилась на мертвое лицо молодого парня — Лахан защитил меня ценой своей жизни. Я застыла, сдерживая горький ком, который подступал к горлу, и глотая слезы. Я еще не видела мертвых лиц, и Лахан, черноволосый красавец, своими широко раскрытыми глазами и мертвенной бледностью вселял ужас в сердце. Сейчас меня вытошнит. Мужчины вокруг меня что-то кричат, я ничего не слышу, звон в ушах нарастает. Кто-то ударил меня по щеке — Завур… Меня толкают, идем дальше. Почти все вокруг горит, но несмотря на это, стоит какая-то странная звенящая тишина, это наверное от шока, подумала я — слышен был только треск огня — ни криков, ни шума боя, ни лязга оружия. Густо летели стрелы. Пробегали какие-то солдаты с широко открытыми ртами…То и дело вспыхивала земля от взрывов орудий. Звон в моих ушах не смолкает… Лагерь засыпан обломками, усеян телами убитых. Мы аккуратно обходим их, перешагиваем. Меня поддерживает Завур. Мои защитники один за одним пропадают. Я остановилась, уткнувшись лбом в темно-зеленую палатку:

— Он здесь;

Завур кивает головой, длинным ножом разрезает плотный материал, мы залезаем внутрь.

Глава 6

Рем

Когда сознание возвратилось, я лежал на большой поляне. Плечо болело, похоже на колотую рану. Череп проломлен не был, но голова раскалывалась от боли. Рядом на коленях стоял Палых, лицо его было окровавлено. Нас окружали креландские солдаты, готовые, судя по лицам, на все… Я, мотая головой, стараясь прогнать туман, сел, один из солдат поскочил и молча ударил меня по лицу, толкнул ногой, заставив лечь снова. Вновь полилась кровь, я остался лежать, не делая больше попыток подняться.

— Двое, — раздался недовольный голос Томеррена. — Это все? Где женщина? — Я довольно ухмыльнулся, судя по моим ощущениям, моя Госпожа уже далеко и быстро удаляется. Хоть в чем то я преуспел.

— Их было восемь, — громыхнул солдат. — Четверых мы убили, когда брали их, пятый умирает. Еще один здесь, — он кивнул на Палыха, женщины не было.

— Добить, — распоряжение выполнено молниеносно, около меня упал Палых. Это все из-за меня. Из-за меня, да простят меня Создатели.

Солдаты заломили мне руки и поставили на колени. Я посмотрел на брата. Он был одет в креландский красно-белый доспех — на предплечьях, покрытых широкими кольчужными кольцами, виднелись знаки отличия — офицер, высоко поднялся однако. Пронзительные серо-голубые глаза сверкали из-под блестящего шлема. Томеррен изменился — побледнел, похудел, синяки под глазами и осунувшееся лицо выдавали крайнюю степень усталости. На моих глазах лицо Томмерена стало напоминала созревший помидор. В глазах его плясала ярость:

— Где твоя Госпожа, раб? — я не мог сдержать победной улыбки, как приятно смотреть в это лицо, искривленное от гнева, он проиграл и было очевидно, что он это понимал.

— Ты, ничтожество, погубил принцессу! Думаешь ты победил?

Давай Томеррен, давай, торопись, если тебе еще есть что сказать. Я чувствую нарастающую боль, начинается спазм. Моя госпожа удаляется. Он это увидел, его лицо перекосилось еще больше…

— Но, подожди! Через пару часов она будет у меня в руках! И тогда, братец, я сам позабочусь о тебе. Ты еще будешь ползать передо мной на коленях и умолять прикончить тебя — если еще сможешь говорить!

Мира, только будь в безопасности, я чувствую нарастающий жар, она все дальше и дальше. Тяжело не иметь понятия, где она, не знать, что с ней случилось. Возможность ее потерять ужасает… Я чувствовал, будто был смертельно ранен, хотя руки и ноги не были сломаны, а грудь не пронзено пулей или клинком. Но только не сердце. И если она сможет спастись, если она продолжит свою жизнь без меня, все будет нормально. Единственное, чего я хочу — чтобы она была жива и в безопасности. Беги Мира, беги моя любовь.

Гул в моей голове нарастал. Томеррен что-то еще кричал, резко повернувшись, он с размаха ударил меня по лицу. Стальная броня перчатки рассекла мне губы, но я уже ничего не чувствовал…

Мой мозг поразил удар неизмеримой силы. То, что я испытал раньше, во дворце, когда император Дарко забирал меня в темницу, удаляя от моей Госпожи, было как слабенький огонек спички по сравнению с блеском молнии. Боль нарастала. Я почувствовал, что задыхаюсь. Не хватало воздуха. Я горел. Глаза выкатились на орбит. Я утратил всякое представление о времени. Казалось, что на свете не осталось ничего, кроме боли. Боль жила во мне, пронизывая все мое существо, уничтожая время, заполняя все пространство. И наконец я погрузился в сладостное небытие.

И вот оно — возмездие настанет,

«Предатель!» — дождь тебя наотмашь бьет.

«Предатель!» — ветки хлещут тебя по лицу.

«Предатель!» — эхо слышится в лесу.

Ты мечешься, ты мучишься, грустишь.

Ты сам себе все это не простишь.

И только та прозрачная рука

Простит, хотя обида и тяжка.

И только то усталое плечо

простит сейчас, да и простит еще,

И только те печальные глаза

простят все то, чего прощать нельзя…

(Е. Евтушенко)

Мира

В палатке было темно. Единственным источником света была та небольшая дыра, прорезанная Завуром. Я огляделась, мне потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к полумраку, после яркого дневного света. Наконец я увидела, что Завур склонился на чем-то в середине палатки. Подошла, сердце забилось быстрее, что я там увижу, — «Это он»

— Он более или менее в порядке? — спокойным голосом спросила я, хотя мне хотелось кричать.

Рем лежал на боку, его ноги были связаны, руки крепко стянуты в запястьях и локтях, я видела, как Завур перерезал веревки, перевернул Рема на спину. Его рука со стуком упала на землю, голова безвольно качнулась. Казалось, что он не дышал и был уже мертв. Завур укутал тело раба с головой в откуда-то взявшийся в его руках темный плащ, легко поднял, забросил безвольную ношу на плечо.